Соответственно, притязания церкви таковы, что государство, скорее всего, сочтет их неприемлемыми. Конфликт между церковью и государством так и не получил теоретического разрешения, он сохраняется и в наши дни в таких вопросах, как образование.
Возможно, считалось, что обращение Константина приведет к гармонии между церковью и государством. Но вышло иначе. Первые христианские императоры были арианами, тогда как период ортодоксальных императоров на Западе был очень коротким, что объяснялось вторжением ариан – готов и вандалов. Позже, когда приверженность восточных императоров католической вере стала бесспорной, Египет придерживался монофизитства, а значительная часть Западной Азии – несторианства. Еретики в этих странах приветствовали последователей пророка, которые были менее жестоки, чем византийское правительство. В борьбе с христианским государством церковь во многих сражениях вышла победительницей; только новая религия, ислам, дала государству силу, позволившую взять верх над церковью.
Природа конфликта между церковью и арианской империей конца IV века иллюстрируется борьбой императрицы Юстины со св. Амвросием, архиепископом Медиолана (Милана), в 385 году. Ее сын Валентиниан был несовершеннолетним, и она действовала при нем в качестве регента; оба были арианами. Будучи в Медиолане во время Страстной недели, императрица «была убеждена, что римский император имеет право требовать, чтобы в его владениях публично исповедовали его религию, и полагала, что поступила очень умеренно и благоразумно, предложив архиепископу уступить ей пользование только одною церковью или в самом Милане, или в одном из его предместий. Но Амвросий принял за руководство совершенно иные принципы. Он признавал, что земные дворцы принадлежат Цезарю, но на церкви смотрел как на дворцы Божьи и в пределах своей епархии считал себя законным преемником апостолов и единственным орудием воли Божией. Привилегии христианства, как мирские, так и духовные, составляли исключительное достояние истинных верующих, а Амвросий считал свои богословские мнения за мерило истины и православия. Он отказался от всяких переговоров или сделок с приверженцами сатаны и со скромной твердостью заявил о своей решимости скорее умереть мученическою смертью, чем согласиться на святотатство»[22].
Вскоре, однако, стало ясно, что ему не стоит опасаться мученичества. Когда он был вызван на Совет, за ним последовала большая толпа разозленных почитателей, которые грозились ворваться во дворец и, возможно, убить императрицу с ее сыном. Наемники-готы, хотя они и были арианами, боялись выступить против столь святого человека, и, чтобы избежать революции, императрица была вынуждена уступить. «Мать Валентиниана никогда не могла простить Амвросию этого триумфа, а юный император гневно воскликнул, что его собственные служители готовы предать его в руки дерзкого попа».
В следующем году (386-м) императрица снова попыталась побороть святого. Против него был выпущен указ об изгнании. Он укрылся в соборе, где его денно и нощно поддерживали верующие и получатели церковных пожертвований. Чтобы они бодрствовали, он «ввел в миланских церквах громкое и правильное пение псалмов». Усердие его последователей было подкреплено также чудесами, так что в конце концов «слабый итальянский монарх сознался в своей неспособности бороться с любимцем небес».
Такие состязания, которых было много, привели к установлению независимой власти церкви. Ее победа была обусловлена отчасти распределением пожертвований, отчасти организацией, но больше всего тем, что ей не противостояло никакой сильной веры или чувства. Когда Рим одерживал победы, римлянин мог гордиться славой своего государства, поскольку это льстило его имперскому самосознанию; однако к VI веку это чувство давно исчезло. Воодушевленность государством как силой, сравнимой с религией, возродилась только вместе с развитием национализма в Новое время.
Каждая успешная революция сотрясает авторитет и осложняет социальную солидарность. То же относится и к революции, давшей власть церкви. Она не только значительно ослабила государство, но и задала схему всех последующих революций. Кроме того, индивидуализм, являвшийся важной составляющей христианского учения на его раннем этапе, оставался опасным источником как теологического, так и секулярного бунта. Индивидуальное сознание, когда оно не могло смириться с вердиктом церкви, для своего нежелания подчиняться могло найти поддержку в Евангелиях. Ересь могла досаждать церкви, однако она как таковая не противоречила духу раннего христианства.
Такое затруднение характерно для всякого авторитета, который берет начало в революции. Он должен утверждать то, что первоначальная революция была оправдана, и, рассуждая логически, не может заявлять, что все последующие революции должны быть безусловно порочны[23]. Анархический огонь в христианстве не затухал, хотя и был спрятан под слоем углей, на протяжении всего Средневековья; но во время Реформации он внезапно разгорелся огромным пожаром.
II. Реформация. С точки зрения власти Реформация отличается двумя аспектами, важными для нас: с одной стороны, ее теологический анархизм ослабил церковь; с другой стороны, ослабив церковь, она укрепила государство. Основное значение Реформации заключалось в том, что она в какой-то мере разрушила большую международную организацию, которая регулярно доказывала то, что она сильнее любого светского правительства. Лютер, чтобы добиться успеха в борьбе с церковью и ее радикалами, был вынужден опереться на светских князей[24]; лютеранская церковь никогда, вплоть до времени Гитлера, не демонстрировала никакой непокорности правительствам, не являвшимся католическими. Крестьянское восстание стало для Лютера еще одной причиной проповедовать подчинение князьям. Церковь как независимая сила в лютеранских странах практически перестала существовать, превратившись в составную часть проповеди повиновения секулярному правлению.
В Англии Генрих VIII взялся за этот вопрос с характерной для него энергией и непреклонностью. Объявив самого себя главой церкви Англии, он занялся секуляризацией религии, превращая ее в национальный феномен. Он не хотел, чтобы религия Англии была частью всеобщей религии христианства; его желание состояло в том, чтобы английская религия возносила хвалы ему, а не Богу. Посредством парламентов, которые шли у него на поводу, он мог менять догмы, как ему вздумается; к тому же он мог легко казнить тех, кому не нравились его нововведения. Роспуск монастырей дал ему доходы, позволившие легко подавить такие католические восстания, как Благодатное паломничество. Огнестрельное оружие и Война роз ослабили старую феодальную аристократию, чьи головы он рубил всякий раз, когда ему того хотелось. Волси, опиравшийся на старую власть церкви, пал; Кромвель и Кранмер были послушными орудиями Генриха. Сам он был первопроходцем, впервые показавшим миру, чем может стать власть государства после заката церкви.
Труды Генриха VIII могли бы и не оставить после себя заметного следа, если бы при Елизавете определенная форма национализма, связанная с протестантизмом, не стала одновременно необходимой и выгодной. Самосохранение требовало разгрома католической Испании, которое приняло весьма привлекательную форму захвата испанских торговых кораблей. После этого единственная опасность для англиканской церкви оставалась слева, а не справа. Однако атаки слева также были разбиты, за чем последовали
Золотые времена доброго короля Карла,
Когда лояльность не означала вреда[25].
«Викарий из Брэя» иллюстрирует поражение церкви силами государства в протестантских странах. Пока религиозная терпимость не считалась возможной, эрастианизм был единственной возможной заменой авторитету папы
