назвавшего его в злобе своей или невежестве свастикой.
Даже голос моего собственного, моего любимого раджи Раммохана Роя стал там лишь одним из голосов призраков, преследовавших в “Отдыхе Кроули” больного безумного человека.
Бамм!
Наконец наступила тишина. Requescat in расе[44].
* * *
За те несколько часов, пока я снова добрался до Уэльса, брат Люси Билл успел не только вызвать полицию вместе с похоронной службой, но и героически потрудиться в гостевой спальне, отскребая и отмывая со стен кровь и мозги. Люси, в легком летнем халате, сидела в кухне, потягивая джин, с видом спокойным до содрогания.
– Ты не посмотришь его бумаги и книги? – попросила она меня, и голос у нее при этом был тихий и нежный. – Одной мне не справиться. Он много занимался Глендоуром. Может быть, это кому-нибудь понадобится. Почти неделю я исполнял печальную обязанность, разбираясь в неопубликованных записях и набросках, оставленных умершим другом. Мне казалось, будто в моей жизни перевернулась страница и открылась другая: Элиот оставил писательство как раз в тот момент, когда я сам решил им заняться. Честно говоря, порывшись в его бумагах, я понял, что он бросил писать примерно за год до своей смерти. Ничего я не нашел о Глендоуре, ничего вообще я там не нашел. Один сплошной бред.
* * *
Билл Эванс принес и поставил передо мной три картонные коробки из-под чайных упаковок, куда были сложены бумаги Элиота, исписанные от руки или отпечатанные на машинке. Сотни страниц безумной галиматьи и обрывки мыслей, разрозненных, лишенных единства, обрушились на меня, как оперетка без дирижера, полная непристойностей и протестов против Универсума. Я просмотрел десятки его блокнотов, читая бесконечные рассуждения о том, что люди, чье предназначение высоко и слава огромна, в конце концов обретают возможность менять свое будущее; или, наоборот, о горестной судьбе помраченных гениев, вынужденных гибнуть в страданиях по причине болезней или козней завистников, которые, однако, неизбежно получают признание после смерти, и тогда мир терзается запоздалым раскаянием. Печальное это было чтение.
Еще тяжелее оказалось читать о нас, о его друзьях. Заметки его в дневнике были либо исполнены злобы, либо представляли собой порнографические описания. Раз за разом он с гневом бранил меня и со страстью рисовал себе постельные сцены, в которых участвовала моя жена Мала, даже проставляя при этом – разумеется, только чтобы подогреть себя – “даты”, где некоторые чуть ли не совпадали с днем нашей свадьбы. Ну, и все в таком духе. О Люси он писал с похотливой неприязнью. Напрасно я рылся в коробках, надеясь найти хоть какое-то слово любви или дружбы. Невозможно было поверить, что столь открытый, столь страстный человек не сумел оставить после себя ни единого доброго слова о жизни. Тем не менее это оказалось именно так.
Я не стал показывать бумаги Люси, она все поняла по моему лицу.
– Это был уже не он, – машинально утешила она меня. – Это была его болезнь.
Знаю я, что это за болезнь, подумал я про себя и дал себе слово выздороветь. С этой минуты моя связь с миром таинств оборвалась. Хватило одной недели покопаться в грязи и мерзости, скопившейся в чайных коробках, чтобы Месмерова жидкость испарилась из меня навсегда.
* * *
Элиота похоронили там, где он хотел. Обстоятельства смерти, конечно, создали некоторые сложности, но в конце концов местное духовенство, не выдержав гнева Люси, решило закрыть глаза на детали и дало согласие предать покойного освященной церковной земле.
На похороны прибыл один из членов Парламента от Консервативной партии, который когда-то учился с покойным в одном классе.
– Бедный Эл, – громко сказал член Парламента. – В школе все говорили: “Кем, интересно, станет Эл Крейн?” А я говорил: “Может быть, из него и выйдет толк, если, конечно, он раньше не застрелится”.
Сейчас этот джентльмен состоит членом Кабинета и, следовательно, находится под зашитой Особого подразделения. Думаю, он не догадывается, до какой степени ему нужна была защита в то ясное солнечное утро в Уэльсе.
Так или иначе, других слов над гробом никто все равно не произнес.
* * *
На прощание Люси протянула мне руку. Больше мы с ней не виделись. Я слышал, она быстро вышла замуж за какого-то совершенно неинтересного человека и уехала с ним в Америку, на Запад.
А в тот день, вернувшись домой, я понял, что мне необходимо выговориться. Мала села рядом и стала слушать меня с участием. Невольно я проговорился и о коробках.
– Ты же знала его. Ты подумай! До какой же степени он был болен, до чего же псих, если так расписывал свои фантазии о ваших якобы постельных играх. Да еще и даты к ним ставил! Например вот, когда мы только-только вернулись из Венеции. Например, когда мы с Люси остались вдвоем на баркасе, а он уехал на лекцию в Кембридж.
Мала поднялась, повернулась ко мне спиной и еще ничего не успела ответить, как вдруг я понял, что она мне сейчас скажет, и почувствовал, как в груди все вот-вот разорвется с треском, похожим на треск падающих деревьев или ломающегося льда. Ну конечно, ведь она сама тогда предупредила меня, чтобы я не доверял чересчур Крейну, предупредила тогда с упреком, горьким и страстным, обращенным к нему, не ко мне, и я, изумленный тогда самим этим фактом, не понял его истинного смысла и не услышал истинного предупреждения. Англичанин пустоголовый. Нет и не будет тебе от него ничего хорошего.
Это был конец гармонии, крушение сфер.
– Он не фантазировал, – сказала Мала.
Чеков и Зулу
1
Четвертого ноября 1984 года, когда Зулу пропал в Бирмингеме, индийский посол направил в Уэмбли для разговора с женой его старого школьного друга Чекова.
– Адабарз[45], миссис Зулу. Не позволите ли войти?
– Конечно, конечно, заместитель-сахиб, к чему такие формальности?
– Прошу прощения за беспокойство, миссис Зулу, все-таки воскресенье, но мне очень нужно узнать, не звонил ли вам сегодня Зулу-тау?
– Мне? С какой бы стати из командировки? Зачем звонить домой, когда там ему, наверное, весело.
– Ох, прошу прощения, я опять по больному месту. Всякий раз что-нибудь да ляпну.
– Войдите хоть на минутку, разделите со мной чашку чаю.
– Черт возьми, вы недурно устроились, миссис Зулу, ну и ну. Обои какие! Все со вкусом… Высший класс, должен вам сказать. Хрусталя-то сколько! Этот нахал Зулу что-то слишком хорошо зарабатывает, не то что ваш покорный слуга, вот ведь ушлый, собака.
– Ну как это возможно,
