Яра, потому что он отправляет мне коварную усмешку и начинает расстегивать брюки.
– Прости, – тоном, лишенным всякого раскаяния, говорит он. – Я забыл взять шорты, так что буду в трусах. Это ведь не проблема, да?
Яр без всякого смущения отшвыривает в сторону брюки и выпрямляется, стоя передо мной, как античный бог. За исключением того, что боги не носили черные обтягивающие трусы Кельвин Кляйн. Во всяком случае, в мифах об этом ничего не было.
Я сглатываю, веду зачарованным взглядом по перекатам мышц, по скупым линиям его идеального тела, и во рту просто пересыхает от невыносимого желания коснуться его. Потрогать, погладить, облизать, укусить…
– Садись на стул, – вместо этого говоря я, стараясь делать вид, что не замечаю выпуклость под черным хлопком трусов. – Сколько у нас времени?
– До трех я весь твой, – тягуче обещает Яр и седлает стул. Господи, как это горячо выглядит…
– Тогда за работу, – бодро объявляю я и вооружаюсь карандашом.
Глава 13. Персиковый черный
Рисование помогает переключиться, и в какой-то момент я настолько увлекаюсь портретом, что пропускаю тот момент, когда модели надо давать перерыв.
– Анюта… – негромко зовет меня Яр. – Неловко тебя отвлекать, но у меня уже нога затекла.
– Ой, прости, – я бросаю взгляд на часы и понимаю, что он сидит неподвижно почти полтора часа. – Давай десять минут отдыха, ладно? А я как раз краски возьму, можно уже подмалевок делать.
– Что делать? – спрашивает Яр, с таким удовольствием потягиваясь и разминая затёкшие мышцы, что от него взгляд оторвать невозможно.
– Подмалевок, – объясняю я. – Это ну… типа такой эскиз, но в цвете. Грубая проработка цветовых пятен. Я ее сделаю акрилом, а потом поверх буду маслом писать уже детально.
– А почему акрилом? – с неподдельным интересом спрашивает Яр. – Я думал, ты все маслом делать собираешься.
– Это был бы идеальный вариант, но тогда подмалевок должен неделю сохнуть, не меньше. Иначе нижний слой потрескается. А у нас нет столько времени.
– Круто, что ты так во всем этом разбираешься, – улыбается мне Яр. – Для меня это все темный лес.
– Если хочешь, я могу объяснить тебе разницу между маслом и акрилом, – осторожно предлагаю я.
– Конечно, хочу. Рассказывай.
Неужели ему и правда интересно это слушать? Я так привыкла, что всем плевать на мое увлечение живописью и на мои рисунки, что стала воспринимать это как данность, и поэтому мне очень непривычно слышать эти любопытные вопросы. Но в то же время приятно.
Так приятно, что я старательно удерживаю себя от того, чтобы не вывалить на голову Яру всю имеющуюся у меня информацию о типах красок, холстах и живописных техниках. Стараюсь выбрать только самое важное, но все равно увлекаюсь и вдохновенно рассказываю Яру о том, какая марка масляных красок самая классная. Кто бы мог подумать, что так приятно рассказывать о том, что ты любишь, другому человеку. Важному для тебя человеку.
Перерыв пролетает мгновенно, и надо снова приниматься за работу. И вот тут возникает проблема.
– Ты не так сидел, – говорю я, когда взбодрившийся Яр приземляется на стул. Все еще ослепительно прекрасный в своей наготе, едва прикрытой трусами оттенка персиковый черный.
– Так, – возражает он.
– Нет, не так. Свет под другим углом падал и ноги по-другому были раздвинуты.
– Я не помню, значит, – пожимает он плечами. – Поправь, как надо.
Поправь?!
То есть я сейчас должна подойти к нему и… потрогать его?
– Нюта?
– Д-да, – дрогнувшим голосом говорю я. – Сейчас. Конечно.
Каждый шаг, приближающий меня к Яру, кажется очень тяжелым, словно на ногах у меня гири. А во рту от волнения все пересыхает.
Я медленно подхожу к нему, кладу руки на его обнаженные, твердые как камень, бедра, и, вместо того, чтобы быстро придать им нужное положение, замираю, чувствуя тепло его тела. А потом, не удержавшись от соблазна, осторожно веду ладонями по обнаженной коже, чувствуя, как напрягаются мышцы под моими касаниями.
Тонкий хлопок белья не скрывает реакцию Яра на меня. Это однозначная эрекция, которой он не стыдится. И это возбуждает и меня тоже, хоть я с этим и борюсь.
– Нюта, – жарко выдыхает Яр. И вдруг дергает меня к себе так, что я приземляюсь к нему на колени. А под моими ягодицами оказывается то самое твердое, напряженное, мужское…
– Это нечестно! – вскрикиваю я и краснею.
– Да, я вообще тот еще мудак, – соглашается Яр, обнимая меня и жадно целуя. Но едва наши языки касаются друг друга, как вдруг раздается требовательная трель телефона. Мелодия незнакомая, значит, это не мой.
– Черт, надо ответить, прости, – он со стоном поднимается, продолжая держать меня на руках, идет к столу и берет оттуда мобильник. – Да, Дим? Молись, чтобы ты мне звонил сейчас по важному делу, потому что иначе… в смысле сегодня? Ты гонишь. Нет, правда? Блядь…. Да… я буду. Конечно, буду.
Яр нажимает на отбой, осторожно ставит меня на пол и смотрит на меня неожиданно растерянным взглядом.
– Нют, я понимаю, что это херово звучит, но мне надо уехать. Прямо сейчас. У меня друг проездом в городе, у него вечером уже самолет, и мы давно договаривались с ребятами пообедать все вместе, пока он тут. Вообще из головы вылетело, что это, блин, сегодня.
– Конечно, я понимаю, – я стараюсь сдержать разочарование. – Не проблема.
Яр замирает, словно о чем-то напряженно думает, а потом вдруг спрашивает:
– А ты не хочешь поехать… со мной?
– На обед с твоими друзьями? – Мне кажется, что я ослышалась.
– Все верно, – кивает Яр. – На обед с моими друзьями.
Я ошарашенно молчу.
Он как-то по-своему истолковывает мое молчание и с усмешкой говорит:
– Не бойся, они все нормальные ребята: не из бизнес-сферы. Самый неприятный человек из всей нашей компании – это я. Но ко мне ты вроде уже привыкла.
Самоирония от Ярослава Горчакова – это так неожиданно, что я искренне смеюсь.
– Тебя я
