Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
— Зови Манали. Скажи, чтобы немедленно шел сюда.
Десять минут спустя Себастьян, которого Роза наконец неохотно перевела в категорию «ходячих» пациентов, вошел в рондавель, где был с радушием встречен Флинном.
— Садись, Басси, малыш. У меня для тебя подарок.
Себастьян нехотя выполнил просьбу, не сводя глаз с лежавшего на столе накрытого тканью предмета. Подойдя к столу, Флинн сорвал с него ткань. Затем церемониально, точно архиепископ Кентерберийский[20], он поднял шлем и с благоговением, как корону, опустил его на голову Себастьяну.
Готовый к полету золотой орел уже поднял крылья и в беззвучной угрозе раскрыл клюв; черная эмаль сияла матовым блеском, а золотистая цепь тяжело провисала у Себастьяна под подбородком.
Это было настоящее произведение искусства. Головной убор обладал настолько мощным воздействием, что словно поглотил Себастьяна, вобрав в себя его голову до самой переносицы, так что глаза были едва видны из-под выдающихся краев.
— Великоват на пару размеров, — констатировал Флинн. — Но можно подложить внутрь каких-нибудь тряпок, чтобы его слегка приподнять. — Сделав пару шагов назад, он наклонил голову, оценивая производимый эффект. — Басси, ты сразишь их наповал, малыш.
— А для чего это? — с беспокойством в голосе поинтересовался Себастьян из-под металлического шлема.
— Потерпи — узнаешь. — Флинн повернулся к воркующему от восхищения Мохаммеду. — Где одежда? — спросил он, и Мохаммед с напускной важностью махнул носильщикам, тащившим ящики от самой Бейры.
Парбху — индиец-портной — явно поработал на славу. Поставленная Флинном задача, несомненно, затронула креативные струнки его тонкой души.
Через десять минут Себастьян все еще стоял в центре рондавеля, а Флинн с Мохаммедом медленно ходили вокруг него, выражая восторг и поздравляя друг друга с успехом.
Помимо внушительного шлема, который теперь, благодаря уложенным внутрь тряпкам, сидел на голове повыше, на Себастьяне были небесно-голубой китель и галифе. Манжеты кителя были оторочены желтым шелком, и такая же полоска проходила по внешней стороне галифе, а воротник-стойка был расшит металлизированной нитью. Высокие черные сапоги со шпорами нещадно жали, так что Себастьян стоял красный от неловкости, неуклюже скосолапив ноги.
— К чему все это, Флинн? — жалобно пытался выведать он.
— Басси, малыш, — Флинн трогательно положил руку ему на плечо, — ты отправишься собирать для… — Чуть было не сказав «для меня», он, спохватившись, продолжил: — для нас жилищный налог.
— Что за жилищный налог?
— Жилищный налог — это ежегодная сумма в размере пяти шиллингов, которую платят местные вожди германскому губернатору за каждую хижину в своей деревне. — Подведя Себастьяна к стулу, Флинн усадил его так бережно, словно тот только что сообщил ему о своей беременности, и тотчас поднял руку, упреждая все расспросы и возражения. — Да, да, ты пока еще не понял. Все тебе объясню. Просто закрой рот и послушай. — Усевшись напротив Себастьяна, он доверительно подался вперед. — Итак! Немцы, как мы уже говорили, должны нам за дау и прочее — согласен?
Себастьян кивнул, и шлем сразу сполз ему на глаза. Он поправил его.
— Так вот, ты отправишься за реку с охотниками, одетыми под аскари. Ты обойдешь все деревни до настоящего сборщика налогов, который как раз собрал бы те деньги, которые они нам должны. Пока все понятно?
— Ты со мной пойдешь?
— Куда мне с такой ногой — она еще толком не зажила? — нетерпеливо возразил Флинн. — И кроме того, на другом берегу все вожди знают, кто я такой. А ты еще никому из них на глаза не попадался. Тебе надо будет просто сказать им, что ты новый офицер, только что из Германии. Им достаточно взглянуть на эту форму, и они тут же с тобой расплатятся.
— А что, если настоящий сборщик налогов уже побывал там?
— Они, как правило, начинают не раньше сентября и идут с севера на юг. Так что у тебя будет полно времени.
Из-под сползающего на глаза шлема Себастьян хмуро выдвигал одно за другим разные возражения; однако каждое последующее оказывалось несостоятельнее предыдущего, и Флинн поочередно отметал их без особого труда. Когда Себастьян исчерпал все доводы, наступила продолжительная тишина.
— Ну и? — поинтересовался Флинн. — Так ты сделаешь это?
Ответ совершенно неожиданно прозвучал женским голосом, однако мягкости в его тоне не улавливалось.
— Разумеется, нет! Он не будет этого делать.
Виновато, словно дети, которых застали за курением в школьном туалете, Флинн с Себастьяном, как по команде, взглянули на дверь, беззаботно оставленную приоткрытой.
Подозрения Розы спровоцировала вороватая активность, развернувшаяся вокруг рондавеля, а с появлением Себастьяна она, уже напрочь отбросив всяческие сомнения относительно моральных принципов, стала подслушивать возле окна. Вовсе не этические соображения послужили поводом для ее активного вмешательства. У своего отца Роза О’Флинн научилась довольно гибкому толкованию понятия чести. Так же как и он, она считала, что германская собственность принадлежит всем, кто может до нее добраться. И то, что Себастьян мог быть вовлечен в довольно сомнительное с моральной точки зрения мероприятие, ни в коей мере не умаляло его в ее глазах — напротив, неким лукавым образом это в определенной степени даже повышало его оценку как потенциального добытчика. К настоящему моменту это оставалось единственной областью, где у нее могли быть какие-то сомнения относительно его способностей.
По опыту она знала, что «бизнес-проекты» отца, в которых он сам особо не стремился принять участие, были весьма рискованными. Мысль о том, что одетый в небесно-голубую форму Себастьян Олдсмит мог отправиться за Рувуму и никогда оттуда не вернуться, пробудила в ней инстинкты львицы, львятам которой угрожала опасность.
— Он определенно не будет этого делать, — повторила она и повернулась к Себастьяну. — Вы слышали, что я сказала? Я запрещаю категорически!
Это был неверный ход.
Себастьян, в свою очередь, унаследовал от отца весьма викторианские взгляды относительно прав и полномочий женщин. Мистер Олдсмит-старший был добропорядочным домашним тираном, чья непогрешимость ни в коей мере не могла оспариваться его супругой, считавшей — в порядке убывания — сексуальные отклонения, большевиков, организаторов профсоюзов и суфражисток отвратительными явлениями.
Высказать мистеру Олдсмиту нечто вроде «запрещаю категорически» было бы для матери Себастьяна — хрупкой кроткой дамы с вечно испуганным выражением лица — примерно так же немыслимо, как прилюдно отрицать существование Господа. Вера в данные самим Богом мужчине права передалась и ее сыновьям. С самого юного возраста Себастьян привык к безропотному подчинению не только со стороны матери, но и своих многочисленных сестер.
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 95
