25.10.1940. Восточное Средиземноморье, Эгейское море
14.00. Линейный крейсер РККФ «Михаил Фрунзе», боевой информационный пост
В конце октября года новой эры тысяча девятьсот сорокового Эгейское море устало быть мирным и ласковым. Море копило ярость годами, теперь она прорвалась штормом. В беспокойном Бискае, в норовистом ледяном Беринговом море, в северной Атлантике, которую в давние времена именовали «морем Мрака», – хорошая трепка дело частое. Там окраины океана, бузят волны, что не привыкли ко дну под ногами и берегу перед носом. Но здесь? Поневоле вспомнишь, что в греческих водах утонуло больше всего кораблей – от рогатых критских галер до броненосцев, что штурмовали Дарданеллы.
Неужели люди так долго не кормили собой лазурную Эгеиду, что волны решили взять положенную долю сами?
Небо стянуто черной коркой туч, по палубе настильно лупят злые струи: дождит, словно тысячу брандспойтов направили. С носа встают, одна за другой, стены черного стекла, каждая с пятиэтажный дом высотой, длиной – в половину линейного крейсера. Могучий корабль ни одной не пропускает, кланяется всем встречным: нос скатывается в ложбину меж волн, и так, с подвывертом, врезается в обсидиановую витрину моря – нож и черпак разом. Волна расшибается о броню, брызги разлетаются осколками, ее пенная шапка вмах бьет по передней башне главного калибра. Нос крейсера на мгновение замирает, потом идет вверх -быстрей и быстрей, черная вода и белая пена валятся вниз.
«Михаил Фрунзе» принимает трепку, что сделала бы честь Великому Океану, по недоразумению прозванному Тихим. Принимает достойно, хотя старшему помощнику, кап-два Косыгину, приходится докладывать о повреждениях. На крыше крайней носовой башни повредило дальномер. Он, шестиметровый, за броней не спрятан, торчит сверху. За борт не снесло, даже оптику не выбило: смотреть можно, вроде как в стереопару. Вот только слово «точный» к этому прибору более неприменимо! В башне остался осиротевший баллистический вычислитель и сельсины, которым и передавать бы данные с него вниз, к орудиям. Теперь «Ворошиловская» не сможет целиться самостоятельно, без указаний от системы центрального управления огнем. Сейчас, в мирное время, это не страшно, дальномер отнюдь не нов, образца буревого восемнадцатого года. За его утрату – пусть и в шторм, по неодолимым обстоятельствам – взгреют, причем персонально старшего помощника: материальная часть корабля – его забота. Другое дело, что разнесут несильно, и раз все одно получать фитиля… Косыгин хитро щурится. Он невелик ростом, лицо обычное, среднее – разве чуть выделяется ранними залысинами, да уши чуток лопушатся. Короткие густые брови, серо-синие глаза – ни тебе небесного холода, ни василькового яркого цвета. Резкие тени крыльев носа… Больше о его внешности и сказать нечего, пока он не задумает очередную штуку. А он задумал! Теперь злые валы, что сотрясают корпус корабля – его товарищи по заговору.
Шторм – хороший повод доложить о множестве малых поломок. Устранимых, иначе под это дело не вытребовать запасные части, а то и дублирующие приборы. Обеспечить комплектность корабля, а в идеале и сверхкомплектность, -для старшего помощника дело чести.
Поэтому Косыгин, после доклада командиру, откладывает в сторону микрофон, пережидает, вцепившись в поручни кресла, удар очередной волны, и оборачивается к начальнику БЧ-четыре, капитану третьего ранга Ивану Ивановичу Ренгартену. На кап-три вся связь корабля, внешняя и внутренняя. Довеском – радиоуловители самолетов и гидроакустика. Первые штурмана сбагрили связникам как аппаратуру сложную и не слишком нужную. Вторые достались за отсутствием минной или противолодочной боевой части. Ренгартен взял и то, и то в охотку. Не потому, что за освоение новинок положены звания и ордена – с не меньшей вероятностью можно остаться без лишних полос на рукавах, а то и проститься с дубовыми листьями на козырьке фуражки. Кап-три не в состоянии перебороть искушение, слишком любит точную механику и радиоламповую технику . Ему намекни, что можно – баллистические вычислители у артиллеристов заберет. Только кто ж ему даст! Зато брошенную старпомом приманку он заглотит сразу, как только предложат.
– С точки зрения точной механики и электротехники, -сказал Косыгин, – нынешний шторм вполне подобен легкому обстрелу. Множественные сотрясения, удары, и…
Он замолк. Сказанного достаточно.
Ренгартен обернулся, – насколько позволило намертво привинченное к палубе кресло. Взгляд у него неприятный, -безразличный, чуточку пустой. Глаза белесые, малоподвижные. Рыбьи. Клюнет ли рыба-кап-три? Обычно клюет, но не сразу. Сначала , недолго, думает. Смотрит.
Главный связист, несмотря на то что ему нет тридцати, сед, как лунь. Среди его коротко стриженных волос нет ни волоска с металлическим блеском, лишь тусклая белизна в электрическом свете боевого информационного поста отдает желтизной. На длинном лице – ни следа усталости, но Косыгин знает: последние трое суток начсвязи спит урывками. Сам он шторм, похоже, вообще не замечает, зато его любимые приборы страдают морской болезнью. Крошатся изоляторы, отходят контакты, вода просачивается в, казалось бы, герметические кожухи – и слаботочные сети умирают в дымках коротких замыканий. Даже здесь, в сердце корабля, полностью исправны четыре станции внутренней связи из шести и две радиостанции из четырех.
– Ситуация некритическая, – говорит Ренгартен тусклым канцелярским голосом. – Моя боевая часть функциональна в полном объеме. Могу восстановить желательную степень резервирования мощностей в течение нескольких часов нормальной погоды.
– Но ведь поломки есть, товарищ капитан третьего ранга? -прищур Косыгина становится еще более лукавым. Почти ленинским!
В ответ – одно слово, уставное.
– Виноват.
Отношения между старпомом и начсвязи немного натянуты. Косыгин – сущий живчик, по крейсеру ходят слухи, что кап-два ухитряется находиться в нескольких местах разом, а если спит, – просыпается сразу там, где чует непорядок или где нужен согласно Уставу, вахтами же в ходовой рубке – наслаждается!
Про вахты – правда. Там – послушная живая громадина корабля под ногами, небо, и море, и ветер в лицо – тот, что рождается от быстрого хода. Там Михаилу Косыгину хорошо. Увы, чаще всего ему приходится сидеть внизу, в боевом информационном посту, коротко – в БИПе.
Вместо вольного ветра – гул вентиляторов, вместо соленого дыхания моря – неистребимый запах канифоли: если связисты Ренгартена ничего не паяют, значит, только закончили, скоро начнут опять… Здесь главный инструмент не машинный телеграф или штурвал, а набор телефонных трубок, остро заточенный карандаш и стопка нумерованных бланков для внутренних сообщений. Пока все тихо -контора, и только!
