рука обжигает так, что на коже остается красное пятно… боже ты мой… как он сам еще не горит?..
— Право на Шер-аланах, — звучит голос одного из незнакомцев, густой и страшный. — Право на Тур’шернар.
Клокочет что-то в груди у Мара, весь он вибрирует страшно, будто еще секунда — и сорвется, лопнет эта пружина в нем, и тогда… не знаю, что будет тогда, у меня сводит живот и подгибаются ноги, когда я беру его за огнем горящую руку — в прямом смысле горящую! — и выдавливаю:
— Мар… пожалуйста… пойдем домой… Не надо тут… ссориться.
Незнакомые туры смотрят с удивлением, но удивление не перекрывает и половины той жадной ярости, что плещет в их глазах черно-красными волнами. Мне не по себе так, как вообще может быть, я силком отвожу взгляд и заставляю себя посмотреть на Мара.
Твою мать.
Я едва не разжимаю руку — и сдавливаю его ладонь только крепче. Не отпущу. Ни за что в жизни. Пусть рука отвалится к чертовой матери, но я его не отпущу.
— Завтра. В час Турана. Плато Шер-дошур, — бросает он резко, а потом разворачивается и тянет меня за собой. Я почти бегу за ним, но он будто не видит ничего перед собой, не слышит, рука его плавится, а на бинтах расползаются черные пятна… Его раны открылись? Из-за напряжения? Господи, делать-то что?.. Явно же что-то плохое случилось, я не поняла половины слов, но тут и понимать не надо — на завтра забили стрелку и причина этому — я.
Что за Шер-аланах? Право на что они требовали? Я же читала о традициях туров, почему ничего не могу вспомнить?.. Тур’шернар, слово-то какое… что-то было… что-то ритуальное… что-то про кровь… твою мать, ну почему я такая безголовая?! Вместо анатомии лучше бы традиции изучила как следует!..
Мар молчит до самого дома. Там он сухо и отрывисто, но очень настойчиво просит меня оставаться дома и не выходить ни под каким предлогом. Я так напугана, что не спорю и не спрашиваю, куда он уходит. Его нет до самого вечера, когда я уже извожусь до белой пелены и шума в ушах.
Он возвращается один и целый — во всяком случае на первый взгляд. На меня он не смотрит, за его спиной — какой-то чехол. Все сомнения и надежды во мне растворяются в слепом и безгласном ужасе, когда он достает из него вогнутое лезвие на каменной рукояти, тяжелое и страшное даже на вид.
— Что… зачем… Мар… что происходит?..
Тур опускает лезвие на стол и наконец поднимает на меня глаза.
— Завтра будет Тур’шернар. Я буду драться с ними и убью обоих. Ты справишься с этим?
— Зачем вам драться?..
Дура. Ты ведь уже знаешь ответ.
Мар смотрит на меня молча. Скажи это. Мне нужно, чтобы ты это сказал.
— Эти двое… захотели тебя как свою женщину.
Так и знала.
— А мое мнение тут вообще не учитывается?!
— Это касается только нас. Исход поединка тебя ни к чему не обяжет… Я обязательно объясню, когда все закончится. Если бы можно было решить словами… никто бы не стал устраивать поединок на смерть.
На смерть?.. А если…
— А если… а если тебя…
— Они не убьют меня.
— Откуда ты знаешь?!
— Я знаю. Поверь в меня.
Истерика обрывается в самом зачатке. Что-то такое в том, как он смотрит… как сжимает рукоять своего оружия… Он будет драться — из-за меня. Снова.
— Я… я верю в тебя. Только пожалуйста… будь осторожен…
— Обещаю. Останешься дома?
— Смеешься? Как будто я смогу спокойно сидеть дома, когда ты… когда…
Меняется что-то в лице его — каменную твердь словно заволакивает пеленой.
— Я бы не хотел, чтобы ты на это смотрела… Но я сильнее, когда ты рядом.
— Я буду рядом. И я буду смотреть. Ведь это из-за меня. Что значит Шер-аланах? Они говорили о праве на Шер-аланах, что это значит?
— …
— Не скажешь?
Мар вздыхает, чуть прикрывает глаза — взгляд его делается такой, словно ему ужасно больно. Может, не словно.
— Зовущая кровь. Вот, кто такая Шер-аланах. Право на Тур’шернар — право на поединок крови. Единственная форма смертельного поединка, которая не карается законом. Проводится на традиционном оружии. При минимум трех свидетелях. Но завтра соберется весь город.
Ох, господи боже…
— И зачем вам драться за Шер-аланах?..
— Я обязательно объясню. Завтра. Когда все закончится, я все тебе объясню.
— Почему не сейчас?
— Я не хочу… чтобы ты думала об этом неправильно… Чтобы ты вообще думала обо всем этом во время боя.
Замечательно, теперь я нервничаю еще больше.
— Это что-то страшное?
— Нет, — его сжатые губы чуть трескаются слабой улыбкой. — Это про очень сильные чувства… Завтра. Я расскажу тебе о них завтра.
— Ладно. Ты обещал. А значит…
А значит, ты не имеешь права завтра умереть.
2-13
Ночью я само собой не сплю — и Мар не спит тоже. Когда я выглядываю вниз, он сидит по-турецки на полу, голые руки на коленях — они все черные от переплетения вен… вспоминая, какой горячей была его рука, я поражаюсь — как можно выносить такой жар и оставаться в сознании?..
Это другая раса, напоминаю я себе. У него двойное сердце, четырехкамерные легкие, бронированный хребет, и вообще весь он считай бронированный: кожа у туров толще древесной коры. Он сильный, он роруку голову оторвал голыми руками… Все будет в порядке… все будет хорошо… все…
Я сжимаю руки, пальцы душат друг друга так, что еще немного — и переломятся. Господи… если слышишь здесь, на Тавросе… пожалуйста… пусть завтра все кончится хорошо.
* * *
Мар не ошибся — к счастью или сожалению — и к назначенному времени собирается если не весь город, то его треть. Плато окружено высокими скалами, словно дно чаши ее стенками; жители Рум’ры рассаживаются на камнях, легкий возбужденный гул повисает в воздухе вместе с удушающим маревом. На меня, сидящую у самого подножья, косятся по-разному, но в голове звенит так, что я едва ощущаю все эти взгляды.
Мар стоит посередине, по пояс обнаженный, яркий полуденный свет обливает его застывшую фигуру. Черные жгуты вен виднеются под кожей, обвивая руки и шею, темной паутиной проступая на спине и груди… Он стоит неподвижно, сжимая в опущенной руке лезвие.
Сегодня кто-то умрет от этого лезвия — и я буду на это смотреть.
Перед глазами плывет от жары, от ужаса… прыгает колено, дрожь бродит широкими шагами по
