дурьей своей башкой, что так будет не всегда. А тут вдруг дошло до него, что на дороге можно столкнуться не только с небритым дальнобойщиком, у которого из оружия одна монтировка да еще, может, перочинный ножик, а с кем-нибудь посерьезнее, вот язык-то и отнялся…
Лев Борисович тоже молчал, давая присутствующим возможность спокойно осмыслить услышанное. В этой мертвой тишине, нарушаемой только ровным гудением вентиляции, Лещ хлопнул рюмку коньяка и все-таки зажег сигарету. Ему самому вдруг сделалось не по себе от собственного выступления. Дело и впрямь обещало быть горячим, а тот факт, что его позвали на это совещание, красноречиво свидетельствовал, что Лев Борисович считает участие Леща необходимым. А то, что считает необходимым Борисыч, все остальные смело могут считать неизбежным…
– Вот так, – мягко и вкрадчиво прозвучал в тишине голос главаря. – Думаю, с этим мнением согласны все, даже уважаемый Репа. Кто мы такие, чтобы спорить с экспертом, да еще официальным представителем власти? Да я и сам думаю, что перехватывать фуру на дороге – дело мертвое. Пойдет она, конечно, днем и пойдет с сопровождением, так что… Словом, отбить мы ее, может, и отобьем, но времени на то, чтобы ее хорошенько спрятать, у нас уже не останется. Тут вам не Россия и не Белоруссия, до ближайшего нормального лесочка несколько часов езды по голому месту. Перекроют дороги, поднимут парочку вертолетов, и будем мы как на блюдечке! А от дела отказываться жаль, потому что это десятки миллионов. А может, если хорошенько посчитать, и сотни. Если, к примеру, заняться розничной торговлей самим, тогда точно сотни миллионов. Да не гривен, а долларов. Или евро, если кому-то эти фантики больше нравятся.
Бригадиры молчали. Каждый из них, если б захотел, мог себе позволить прикуривать сигареты от стодолларовых бумажек. Тысяча баксов для них была мелочью на карманные расходы, десять тысяч – суммой, едва достойной упоминания в компании себе подобных, но вести счет на миллионы они все-таки не привыкли.
Бригадиры молчали, и Лев Борисович тоже молчал, давая заманчивой мысли о суммах со многими нулями просочиться в их мозги. И эта мысль, как концентрированная кислота, разъедала последние защитные барьеры – скепсис, осторожность, страх перед наказанием, благоразумие. Каждый уже подсчитывал в уме свою долю и потихонечку начинал прикидывать, как бы ему получить побольше. Лещу, например, путь к увеличению собственной доли виделся только один: сделать так, чтобы в живых осталось как можно меньше участников предстоящего налета. При этом капитан Полещук отлично понимал: Борисыч один умнее их всех, вместе взятых. К тому же главный наверняка уже все обдумал и все решил, распределил роли и предначертал судьбы: кому бабки, а кому – безымянная могила в степи. Правда, Лещ надеялся, что ему, офицеру милиции, нужному и даже необходимому человеку, в планах Борисыча отведена какая-нибудь значимая миссия. Но понимал он и другое: каждый из присутствующих надеется на то же самое, и, что хуже всего, надеется не без некоторых, порой очень веских оснований.
И еще Лещ, как и все присутствующие, понимал: на дело идти придется, несмотря ни на что. И не потому, что отказа Борисыч не простит, а потому, что, даже избежав каким-то чудом его мести, никогда не простишь себя сам. А что, если дело, от участия в котором ты сдуру отказался, выгорит? Что, если все его участники вернутся по домам живыми и здоровыми и получат хренову тучу бабок, а ты, дурак, останешься с голой ж… на морозе? Тут никакого Борисыча не понадобится – сам застрелишься, и на могиле твоей пьяные могильщики поставят камень с надписью «Мудак».
– Короче говоря, – нарушил молчание Лев Борисович, – я тут подумал немного, покумекал и решил, что выход у нас с вами, ребятки, один: надо брать таможенный склад.
По залу пронесся легкий шепоток, похожий на дуновение ветерка в жаркий штилевой полдень. Предложение было неожиданное, хотя, если подумать, вполне резонное. И еще чудилось в нем что-то ностальгическое, насквозь проникнутое блатной романтикой начала прошлого века, милой сердцу каждого уважающего себя одессита. Вооруженный налет на портовый таможенный склад – это в духе Сони Золотой Ручки и незабвенного Леньки Пантелеева.
– «Раз пошли на дело, выпить захотелось», – вторя мыслям Леща, едва слышно пробормотал себе под нос сидевший недалеко от него Костя Шекель.
Костя приобрел некоторую известность, а вместе с нею и свою теперешнюю кличку, в возрасте пятнадцати лет, когда провернул уникальную по нахальству и рентабельности валютную операцию. Папа Кости Шекеля имел несчастье выучиться на инженера, а после того оказался еще и настолько недалек, что всю жизнь честно работал по специальности. Инженером он был, надо полагать, неплохим, раз еще в начале восьмидесятых, когда его сыночка Кости даже в проекте не намечалось, руководство отправило его в далекую Монголию возводить что-то большое и железное, совершенно тамошним скотоводам ненужное. Из этой командировки Костин папа привез автомобиль «Жигули» престижной шестой модели, три тюка разного барахла и в качестве памятного сувенира сигаретную картонку, туго набитую монгольскими тугриками.
Папа отдал богу душу, когда сыну исполнилось двенадцать. Папа помер, а тугрики остались. Костя наткнулся на них, когда в мамино отсутствие рылся в комоде в поисках денег на портвейн, и очень обрадовался, думая, что нашел сигареты, – пачка-то была из-под «Данхилла»! Обнаружив в пачке вместо сигарет странные бумажки, подозрительно смахивающие на деньги, молодой человек довольно быстро придумал, что с ними делать. Для начала он, конечно, выяснил, что это такое, и убедился, что найденное им сокровище вообще ни черта не стоит. А убедившись, не долго думая впарил все это добро старому дурню Фиме Файбисовичу, который на склоне лет собрался-таки на историческую родину вместе с женой и двумя толстыми усатыми дочерьми, за всю свою долгую жизнь так и не удосужившись выучить иврит, – впарил под видом, сами понимаете, израильских шекелей. История эта получила широкую огласку, когда Фима прислал кому-то из своих старых знакомых письмецо с исторической родины. Среди всего прочего он просил передать пламенный привет тому юному поцу, который так красиво обул его в лапти. Чтоб он так жил, как Фиме пригодились его шекели…
– Работать будем ночью, по холодку, – снова заговорил Лев Борисович. – Порт охраняется слабо, но людей нам понадобится много – все, кого сумеем собрать. Товара несколько тонн, а погрузить его надо очень быстро. Видите, как все просто? Берем склад, подгоняем машину, грузим товар и линяем.
– В порту и
