ночью полно лишних глаз, – заметил кто-то.
– Ну и что? – сказал Лев Борисович. – Эти глаза давно привыкли видеть, как у пандуса таможенного склада загружаются машины. Мы не собираемся показывать этим глазам ничего нового, правда? А если эти глаза случайно заметят что-то, чего им видеть не стоило, нам никто не помешает их закрыть.
В этот исторический момент висевшая у Леща на портупее рация ожила, огласив зал громким хрюканьем и невнятным бормотаньем. Лещ поспешно прикрыл эту заразу ладонью и вопросительно взглянул на Льва Борисовича.
– Конечно, – сказал тот, – ступайте, Василий Григорьевич. Мы же понимаем – служба! Ваш участок работы мы с вами обсудим позже, с глазу на глаз.
– До свидания, – пробираясь к выходу, пробормотал капитан Полещук.
– Всего хорошего, – скаля в улыбке вставные челюсти, ласково напутствовал его Лев Борисович.
Глава 6
– Бьют барабаны, гремят барабаны, зовут барабаны в поход! – дурачась, пропел Глеб Сиверов.
Морщась от этих немузыкальных звуков, Федор Филиппович уже не в первый раз удивился, что такой завзятый меломан уродился настолько безголосым. Впрочем, генерал Потапчук был полностью согласен с мнением, вычитанным когда-то в книге без начала и конца, которую нашел на полке плацкартного вагона в поезде Москва-Барнаул: у каждого человека должен быть хотя бы один недостаток, что-то вроде дырки в способностях, чтобы окружающие могли считать его хорошим парнем и не испытывали по отношению к нему чувства собственной неполноценности. Недостатком Глеба Сиверова было неумение извлекать из своего организма мелодичные звуки, зато его многочисленные достоинства с лихвой искупали этот мелкий недочет.
– Эх, горною кручей на бой неминучий красный отряд идет! – не унимался Слепой.
Петь он не умел, зато с памятью у него был полный порядок. Не без труда генерал Потапчук вспомнил, откуда эта песня. Из фильма «Судьба барабанщика», который Федя Потапчук бегал смотреть в кинотеатр в возрасте, дай бог памяти… в общем, в довольно нежном возрасте.
Сиверов стоял посреди комнаты и, спустив до талии верхнюю часть комбинезона, прилаживал поверх майки ремни наплечной кобуры. Затянув последний ремешок, Глеб взял со стола и, подбросив на ладони, опустил в кобуру пистолет, который мог сойти за «Макаров» лишь издали и исключительно в глазах полного дилетанта. Федор Филиппович дилетантом не был и хорошо видел, что в руке у Слепого не «Макаров», а родственная ему восемнадцатизарядная «гюрза»; оставалось только гадать, где Глеб ухитрился раздобыть эту не слишком широко распространенную смерто-убойную пушку. Приходилось признать, что Глеб делится с начальством далеко не всеми своими секретами; это был не первый раз, когда Слепой покупал приглянувшийся ему ствол на черном рынке, и Федор Филиппович не мог вспомнить случая, чтобы он, хотя бы невольно, сдал своих явно криминальных поставщиков.
Застегнув кобуру, Глеб натянул на плечи верхнюю часть комбинезона и задернул молнию. Такое же, как и комбинезон, серое кепи с длинным козырьком дополнило картинку. На головном уборе, как и на груди комбинезона, было вышито схематическое изображение разлинованного параллелями и меридианами земного шара, по экватору опоясанного широкой лентой с четкой надписью «Спецтранс».
– Красавец, – сказал Федор Филиппович.
Глеб повернулся к зеркалу, придирчиво оглядел свое отражение и пренебрежительно поморщился.
– Терпеть не могу спецодежду, – сказал он. – Чувствуешь себя невольным участником процесса всеобщего оболванивания. Люди не должны быть одинаковыми даже на работе.
– Так считают далеко не все, – заметил генерал.
– Ну и зря, – сказал Сиверов. – Если человек не умеет работать, ему никакая спецодежда не поможет. А если умеет, это и без спецодежды видно. Одно хорошо в этом комбинезоне: сидит он на мне мешком. Во-первых, для морали полезно, потому что на такое чучело ни одна нормальная женщина два раза не посмотрит. А во-вторых, пистолета под ним не видно… Глупые, кстати, у нас законы. Вот ведет человек машину с ценным грузом, а защититься ему в случае чего нечем, кроме монтировки. Закон запрещает ему оружие носить. Бандитам тоже запрещает, но они носят, и хоть бы что.
Федор Филиппович промолчал, не желая принимать участие в этой безответственной болтовне. Далее, по идее, Слепой должен был произнести свою любимую цитату насчет того, что неважно, дескать, хорошие в стране законы или плохие, а важно лишь, выполняются ли они. И все это, между прочим, без всякого смысла – боже сохрани! Просто он обожает на досуге дразнить начальство…
– Приезжая в чужую страну, – торжественно провозгласил Глеб, – я не спрашиваю, хорошие или плохие в ней законы; я спрашиваю только, выполняются ли они.
– Ну, и как? – не удержался Федор Филиппович.
– Что «как»? – переспросил Глеб.
– Ну, отвечают тебе на этот вопрос?
– Молчат, сволочи, – с огорчением признался Сиверов. – Запираются! Но и так видно, что везде одно и то же. Один закон для стада, другой – для овчарок, тритий – для пастухов… А для волков вообще никакие законы не писаны.
– Эк, удивил, – сказал Потапчук, отметив про себя, что Слепому удалось-таки втянуть его в пустопорожний спор. – Так всегда было. И еще, наверное, долго будет.
– Вот я и говорю: волкам закон не писан, а овцам даже брыкаться запрещают.
Федор Филиппович сердито крякнул, поморщился и посмотрел на часы.
– У нас еще четыре минуты, – сказал Глеб, который все еще разглядывал себя в зеркало. Честно говоря, выглядел он в своем сером комбинезоне действительно не ахти – ни дать ни взять, американский или там французский мусорщик при исполнении. – А потом, увы, придется ехать, если не хотим опоздать.
– Без тебя машина не уедет, не беспокойся, – проворчал генерал.
– Не хотелось бы злить напарника в первый же день, – сказал Глеб. – Он и так не очень-то мне рад. Суровый мужчина! Форменный допрос мне устроил: сколько лет за рулем, да какой класс, да бывал ли за границей… Я сказал, что не бывал, и теперь он мне, как бы это сказать… ну, покровительствует, что ли. В общем, опекает неопытного юнца, учит уму-разуму, на путь истинный наставляет. Опоздаю – он мне такую головомойку устроит!
– Дай бог, чтоб это была самая большая твоя неприятность за весь рейс, – от души пожелал Федор Филиппович. – Что ты сказал Ирине?
– Которой? – спросил Глеб.
Он опять дурачился.
– Ирина Константиновна
