бросим, поможем, чем можем. Вот завтра, во время похорон…
Он резко замолчал, и Зоя встрепенулась.
– Во время похорон? Завтра? Но отец же сказал мне, что его уже похоронили…
Ну да, обманул.
– Ладно, не слушай меня, и вообще, давай забудем о прошлом. Я тебя прощаю, так что не важно, что там произошло. Так готова ли ты, рыбка моя, стать моей женой?
Положив коробочку с кольцом на тумбочку около кровати, Зоя ответила:
– Нет, не готова. И никогда не буду. Я тебя не любила, не люблю и не смогу полюбить, уж смирись с этим. Где и когда будут хоронить завтра Антона?
Павлик, что-то лепеча о том, что не все еще потеряно, явно пытался склонить ее к тому, чтобы изменить свое мнение, но Зоя и слышать об этом не хотела.
– Если ты в самом деле испытываешь ко мне чувства, о которых так любишь говорить, то скажи, где и когда.
Вздохнув, Павлик процедил:
– В два, на Северном. Но какая разница, ты все равно принять участие не сможешь, тебе надо блюсти покой…
Северное кладбище располагалось на одном конце города, а могила мамы на другом, которое было ближе к их району, на Южном.
Зоя, пристально глядя на молодого человека, сказала:
– Ты сделаешь так, чтобы я смогла. Ведь ради своей рыбки ты готов на все?
Оказалось, что да – и Зоя не испытывала ни малейших угрызений совести, играя на чувствах Павлика, настоящих или мнимых.
Она знала, он и сам испытывал чувство вины, понимая, что если бы молчал тогда во время поездки, то, вероятно, никакой аварии не было бы.
А если бы она сама настояла на том, чтобы они съехали на обочину и молодые люди поменялись местами, то, наверное, тоже ничего не случилось бы.
Вероятно, наверное, быть может…
Но вернуть к жизни Антона это не могло уже ни при каких обстоятельствах.
Павлик проявил чудеса изобретательности и задействовал весь свой дар убеждения, а также прибег к банальному подкупу, чтобы Зоя, по причине слабости сидевшая в инвалидной коляске, на следующий день сумела покинуть на несколько часов больницу. Он же сам сумел организовать отсутствие Игоря Борисовича, который уж точно не разрешил бы дочери подниматься с постели и принимать участие в похоронах случайного, как он был уверен, человека.
Они подъехали на такси – «Газели» к Северному кладбищу около двух. Павлик, явно борясь с сомнениями, произнес:
– Ты точно этого хочешь? Может, не надо? Поедем обратно в больницу…
Зоя со слезами на глазах воскликнула:
– Надо! Мне надо!
Еще в такси на подъезде к кладбищу она почувствовал запах ландышей, увядших, прелых, умирающих.
А когда они оказались на кладбище, этот запах сделался просто нестерпимым.
– Ты тоже чувствуешь? – спросила Зоя у своего спутника, который толкал ее коляску. – Запах ландышей?
Тот, покрутив головой, ответил:
– Нет, какие могут быть ландыши в начале августа? Но о цветах ты не беспокойся, их будет достаточно. Или ты хочешь, чтобы я тебе у старушек купил?
Он указал на пожилых женщин, которые вели торговлю цветами у входа на кладбище. Имелись розы, гладиолусы, гвоздики, астры и даже орхидеи.
Но ландышей, разумеется, не было. Павлик был прав: не сезон.
Но отчего тогда ее преследовал их запах? Так же, как запах дыни в больнице?
Только запах дыни, как она уже уяснила для себя, исходил от отца и ни от кого другого.
А кто же тогда пах ландышами?
Явно не Павлик, который пах Павликом, значит, кто-то другой?
Запах словно застыл куполом над кладбищем, покрывал его плотным одеялом, укутывая и пропитывая со всех сторон.
Не одеялом – саваном.
Они оказались на нужной дорожке, и Зоя заметила довольно приличную толпу около небольшой златоглавой церквушки.
– Ну, туда мы не пойдем, здесь подождем, а? – произнес, явно труся, Павлик, и Зоя кивнула. Она понимала, что долго здесь все равно не выдержит, тяжелый, словно свинцовый аромат ландышей был повсюду, и он угнетал, нервировал, сводил с ума, не позволял дышать.
И как Павлик мог его не чувствовать? Впрочем, аромата дыни в ее палате тоже не мог уловить никто, кроме ее самой.
Что же с ней такое, почему ей мерещатся запахи, которых никто другой не ощущает?
Неужели обонятельные галлюцинации? Зое сделалось страшно – ну да, ведь у нее в результате аварии имелась черепно-мозговая травма, это вполне могло повлиять на ее восприятие запахов.
В первую очередь воображаемых.
Внезапно до нее донесся запах дыни. Нет, уже даже и не дыни, а гнили, чуть приправленной дынным ароматом, от которого ничего практически не осталось. Зоя посмотрела по сторонам – неужели опять начинается?
Это уже внушало тревогу, потому что могло свидетельствовать о серьезном нарушении работы головного мозга.
А что, если у нее развился отек мозга или что-то в этом роде?
Запах гнилой дыни вдруг стал слабее, и Зоя даже обрадовалась. А потом вдруг велела Павлику:
– Пожалуйста, поверни и провези меня несколько метров в обратном направлении!
Тот, озадаченно взирая на нее, заявил:
– Но нам же туда, или ты хочешь уехать? Ну да, правильно, нечего тут делать, не люблю я все эти унылые места, все равно все туда рано или поздно попадем.
Да, если нырнешь и не вынырнешь – как мама. Или если поедешь на автомобиле и не доедешь – как Антон.
Павлик повез ее в обратном направлении, а Зоя снова уловила аромат гнилой дыни. Ну да, как если бы она попала в его сильную струю.
Нет, значит, не обонятельная галлюцинация, ведь та наверняка была бы одинаково сильной и на старом месте, и на новом, потому что существовала бы исключительно в ее воображении.
А то, что она чувствовала и чего не ощущал, судя по всему, никто, кроме нее, включая сопровождавшего ее Павлика, было реально.
Значит, никакой не отек мозга, а что-то иное. Но вот только что?
Поддавшись внезапному импульсу, девушка, заметив отходящую от центральной аллеи вбок дорожку и чувствуя, что запах струится оттуда, сказала:
– Отвези меня туда!
Павлик вытаращился:
– Рыбка моя, но выход вон там, а Антоха лежать будет вон в той стороне. Зачем нам туда?
Туда, на эту боковую дорожку, потому что оттуда пахло гнилой дыней, но сказать этого Павлику Зоя, конечно же, не могла.
– Отвези меня, прошу! И не задавай вопросов, потому что ответов у меня нет.
Но она хотела их получить.
По мере того, как они углублялись в боковую дорожку, запах
