проговориться. Сглотнул ком в горле, дёрнув кадыком на худой загорелой шее, и проговорился таки:
— Ром, мне очень не нравится эта её художественная компания. Просто всё время душа не на месте. Честное слово, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, будь Ириска с тобой.
— Сердцу не прикажешь, — равнодушно пожал плечами нав.
Тем более равнодушно, что, мельком просмотрев линии вероятностей, почувствовал: девчонка, кажется, вот-вот крепко влипнет. Но беда случится не сегодня. Будет ещё время и возможность вмешаться, направить судьбу челы в какое-нибудь более безопасное русло. Да только Ромиге не нравился ни один из возможных вариантов развития событий. Нав положил себе хорошенько обдумать, просчитать, взвесить все "за" и "против".
"Да, не прикажешь. Интересно, чьё сердце ты имел в виду, Рома?" — со смутной тоской думал Геннадий Николаевич, глядя в невозмутимое лицо аспиранта. Гладкое, свежее, даром что дело к ночи, после напряжённого рабочего дня. И ни пряди, ни волоска не выбилось из идеальной стрижки, ни замятинки на дорогом пиджаке, стрелки брюк, как ножи, в ботинки можно смотреться. Коллеги с кафедры давно прозвали Р. К. Чернова Мистер Безупречность. "И в отношении Ириски его попрекнуть нечем. Просто не срослось. Бывает".
А ещё профессор вспомнил пересказанные женой слова дочери: "Ромка — самый лучший, самый красивый. Но его полюбить, как статую в музее или ягуара в зоопарке". Зоя тогда пришла в ужас от дочкиных ассоциаций. Супруги Старостины долго обсуждали тет-а-тет, что общего между холодным мрамором и живым хищником из породы кошачьих? Пришли к выводу: тем и другим здорово восхищаться на расстоянии, а жить вместе, создавать семью, рожать и растить детей — нечего даже думать. Но что имела в виду Ириска, знала лишь она сама. Ибо комментировать своё высказывание матери отказалась. Старую, из детства, дружбу с Романом тоже не прерывала. Потом Зоя уехала, а с отцом дочь подобных разговоров отродясь не вела.
Накидывая куртку в прихожей, археолог ещё раз смерил взглядом молодого коллегу. "Намекали как-то, что он из чёрных копателей, связан с мафией. Мол, решил получить образование и легализоваться". Профессор, впервые услышав такую сплетню, раскритиковал её в пух и прах. Но сейчас смятенные мысли бодро побежали по криминальной дорожке: "Если так, задействуй свои связи. Разгони к едреням гнилую компанию!" Кажется, он пробормотал это себе под нос, завязывая шнурки.
Разогнулся — встретил прямой, очень пристальный взгляд чёрных глаз:
— Геннадий Николаевич! Выслушайте меня внимательно! Вы мой научный руководитель. Ира мой друг. Имейте в виду: при необходимости я готов сделать всё, чтобы она вошла в мир взрослых с минимальными потерями. Но возьмите себя в руки. Вспомните вашу развесёлую молодость, улыбнитесь, успокойтесь. Жизнь идёт своим чередом. Всё в порядке!
Вроде бы Роман произнёс ещё какую-то короткую, невнятную фразу. Будто лёгкий ветерок коснулся лба, висков Старостина, и в мозгах словно щёлкнул переключатель: "Да в самом деле! Что я истерю, как баба? Всё в порядке!" Пока они спускались вниз на лифте, пока шагали до метро сквозь едва разбавленный фонарями дёготь сентябрьской ночи, Геннадий Николаевич травил байки про похождения молодости. Свои, Мишеля, других знакомых. Например, про то, как после чьего-то дня рождения они втроём, спьяну и на спор, переходили на четвереньках Садовое Кольцо. На глазах у остолбеневшего постового. Благо машин тогда было мало.
В обещанное время Ириска выскочила из подземного перехода: разгорячённая, немного растрёпанная, больше весёлая, чем навеселе. Полетела навстречу отцу и приятелю, сияя глазами, почти не касаясь земли.
Голова девушки чуть кружилась, щёки горели, в ушах всё ещё звучала музыка. Упругая, налитая грудь и плоский животик помнили жаркие прикосновения Тохиных рук, когда он тискал её в уголке коридора. Шаловливая девичья ладошка тоже кое-что нащупала и запомнила: оно шевельнулось у Тохи под джинсами, будто котёнок под одеялом. А ещё Тоха совершенно не умел целоваться, хотя явно считал себя мастером в этом деле. И курить мог бы поменьше. Зато у него был мотоцикл. Парень предлагал подбросить её с ветерком прямо до дома, но Ириска решила, что для первого дня знакомства это будет перебор. Раньше мотоциклист в компании не появлялся.
Отец и друг ждали у самого выхода из метро. Ириска, только увидев их, решила запомнить, чтобы потом нарисовать. Двое высоких худощавых мужчин походили друг на друга как день и ночь. Свет фонаря серебрил отцовскую седую гриву, плечи в светлой ветровке. Загорелое лицо почти терялось в тени, только глаза поблескивали из-под густых бровей. Чёрные волосы Романа были словно вырезаны из непроглядной темноты, как и одежда. Чуть повернул голову — луч света скользнул по высокому гладкому лбу, прямой линии носа, утонул в глубоких глазницах, резко очертил скулы...
"Ночь старше дня, но выглядит моложе. По смыслу — ерунда, однако звучит красиво. Писала б я стихи, обязательно ввернула. А простоватая Тохина физиономия ни в какое сравнение не идёт с ними обоими. Рисовать мотоциклиста совершенно не тянет. Зато он такой прикольный, такой горячий!"
Лёгкий цокот каблучков, звонкое эхо. День и ночь, отец и друг, двое самых красивых мужчин из всех, кого Ириска встречала в жизни, тоже внимательно смотрели, как девушка приближается. Гордо вскинув голову, выпрямив тонкую спину, плавно балансируя бёдрами.
— Привет! — привычно чмокнула в щёку отца, ощутила губами колючую, отросшую к вечеру щетину. А Роман мягко отстранился, поймал её за плечи, заглянул в лицо. На миг стало не по себе, но общее состояние "весело, хорошо, море по колено" взяло верх.
Ириска повисла на локте у профессора:
— Пап, пошли скорее домой, у меня ноги отваливаются.
— Чаще надо на каблуки становиться. А то всё в кроссовках да в кроссовках. Никакой тренировки.
Роман посмотрел на отца и дочь, улыбнулся краешками губ, подмигнул Ириске:
— Спокойной ночи вам обоим.
— И тебе!
— Геннадий Николаевич, на всякий пожарный: завтра с десяти я буду на кафедре. После обеда уеду к Михаилу Семёновичу. Скорее всего, допоздна. Прочее время доступен по домашнему телефону, — взмахнул на прощание рукой, и был таков.
Глядя на его стремительно удаляющуюся спину, Ириска украдкой вздохнула. Отец вроде был в хорошем расположении духа. Но пока шли домой, всё равно непрерывно ворчал. В стиле, мол, раньше солнце было желтее, небо синее, трава зеленее. "Нет бы, историю рассказал какую смешную! Хоть по двести двадцать пятому разу! Я бы всё равно с удовольствием послушала". Настроение девушки, только что совершенно безоблачное, начало стремительно портиться:
