— Не прикидывайся идиотом, Коэн. Всё ты понял. Цена честная. И всем удобная.
— Да понял я, понял, — не подвёл парень.
— И помалкивай об этом.
Боевик сунул руки в карманы штанов, опершись плечом о шкаф с глубоко оскорблённым видом. Лииса с улыбкой отвернулась к столу и склонилась к злосчастным пробиркам.
— И всё же, взгляни. Заклятье от проклятья внешне отличается не слишком, но всё же это разная архитектура поля. А здесь вообще… лузпущ знает что.
— Восхищён, — хохотнул Коэн, — Думал, только отец по-гоблински ругаться умеет.
Лииса фыркнула. Что тебе известно о гоблинской матерщине мальчишка?! И о истинной силе гоблинского самогона! От которых душа разворачивалась такими забористыми руладами, что проклятья таяли на излёте, а заклятья творились сами собой.
— Может, это и не проклятье вовсе? — Бачек даже заглядывать в лупу не стал. Правильно. Всё равно ему это бестолку. Боевики проклятья с другой стороны изучают. Но ей сейчас и нужен был принципиально иной взгляд. — Просто кто-то в сердцах пожелал студиозам отравиться гранитом науки. И тут напал на нас самогон…
— Эмоциональное пожелание на энергетическом подъёме? — задумчиво проговорила Лииса, — Вопрос чьё и зачем?
— Домовые гномы отчаялись искать нам парные носки и по очереди плюнули в крегу? — предположил Бачек. И сам, кажется, напрягся, от своей непочтительной болтовни, сложил на груди накачанные руки с подвёрнутыми рукавами рубашки.
Лииса смотрела на обтянутый выпендрёжной и наверняка ужасно дорогущей жилеткой торс парня, отчётливо понимая, вот она! Та самая нужная, очевидная мысль, которую они с Палицей упускали! От большого ума, не иначе. Два идиота!
Коэн и впрямь оказался бесценен.
Она сосредоточенно поднялась и молча приблизилась к креге, которая стояла тут же, в лаборатории. Ощупала пузатый креговый бок — ровный и гладкий, без каких либо изъянов.
Крошечное отверстие Олюшко обнаружила в верхней части бочки, оно было проделано тонкой иглой и после запечатано воском. От консервирующей запайки по цвету не отличить. Она и сама не заметила бы, если бы специально его не искала. А теперь вот нашла и, хмурясь, рассматривала след дрогнувшей неумелой руки, оставившей неглубокую, но явную царапину, также в спешке затёртую воском.
Если судить по симптомам, которые наблюдались абсолютно у всех: редкий пульс, слабое дыхание, краснота, это была настойка ландыша. В спирту её замаскировать ничего не стоило. Дозировка, вероятней всего, была убойной.
Крегу с бракованным студиозусным самогоном попросту отравили. И всё же, зачем?
Она с тревогой взглянула на растерявшего всё своё шутовство Бачека. Посерьёзневший вдруг парень только головой покачал, точно откликаясь на её мысли.
— В этом не нам с вами разбираться, — сказал глухо.
Хороший пацан, умный. И не скажешь, что осла Бачека сын.
Лииса трудом перевела дыхание, сдерживая пульсирующую на кончиках пальцев силу и рвущуюся наружу ярость.
Доверенных ей детей отравили! И кто бы ни был этот мерзавец, он должен поплатиться за это!
Часть 18
* * *
Петра боялась не то, что заснуть. Ей даже просто прикрыть глаза было страшно. Потому что чудилось, что если она это сделает, Смирна перестанет дышать. Просто делать этого больше не сможет. И она продолжала упорно смотреть на неподвижные выгоревшие ресницы, тень которых от тусклого свечного огарка дрожала на осунувшемся лице. Огарок вот-вот должен был погаснуть, и вот тогда для Петры наступит настоящий кошмар. Потому что ей придётся оставить Татовича одного. А без неё, как сказала Нинандра, он совсем не дышал.
Когда они обнаружили Татовича без сознания и Эльзу почти без признаков жизни, она по-настоящему напугалась. Сначала разозлилась, конечно, и все те чувства и мысли, что она переживала сегодня с утра, и вообще в последние пару дней, вспыхнули в ней горьким, злым смехом над ютящимся на самом краю кровати Татовичем. Иррациональным, но жгучим бешенством оттого, что на кровати он был не один, а после парализующим ужасом, потому что выглядели они оба, что называется, краше в гроб кладут.
Татович напился гоблинского самогона. Уму было непостижимо.
Не благородного эльфийского вина и даже не экзотического гномьего серого пива. А пошлейшего самогона, который гоблины гнали из всего, что бродит, даже, поговаривали, из портянок…
Этот факт совершенно не укладывался у Петры в голове. Как и тот, что нашли его после ночных возлияний в компании артефакторной принцессы Эльзы Батишек.
Батишек! Той, которая заняла её место на факультете, и, ничуть не смущаясь, демонстрировала это Петре при каждом удобном случае.
Татович вдруг глубоко вдохнул, ресницы его дрогнули, и Петра вскочила, готовая бежать за магистром. Ей было велено звать кого-нибудь из наставников при любых изменениях. Но Смирна нахмурился и снова застыл, будто и не было этого короткого обнадёживающего мига.
Петра настороженно опустилась на стул, готовая в любое мгновение вскочить и позвать на помощь. Но Татович уже спокойно и ровно дышал, и её волнение, судя по всему, было излишним. Это заметно обескураживало и саму Петру. После вчерашнего происшествия в библиотеке она должна была бы мечтать, чтобы Смирне и вовсе отшибло память, и он напрочь забыл о её существовании. И о мячах для поло.
Особенно обо всём, что связано с мячами.
Но парень, когда в первый раз очнулся, признаков спасительной амнезии не проявил. Хотя как благородный и честный человек, мог бы! А он вместо этого с ударившим её наотмашь беспокойством спросил, "Ты как?". От этого внутри неё сделалось горячо и необъяснимо тревожно. Сердце упёрлось в ставшие тесными рёбра, и руки дрогнули, пытаясь поймать тающий целительский поток.
Ты как?
Петра силилась и никак не могла понять, зачем он спрашивает? Неужели не ясно, что из них двоих при смерти был именно он. И если кто-то и должен был спрашивать об этом, то именно она. И какое сейчас вообще имело значение, как она, Петра, если Эльзу с выжженными каналами унесли в лазарет? Моравицкий велел об этом молчать, но она и так распространяться и сплетничать о том, что увидела и узнала здесь, не собиралась. К тому же Дракон Евсеевич, вызывая её ассистировать магистру Олюшко, ясно дал понять, что призывает её в помощники в обмен на молчание о случившемся в библиотеке. Это Петру одновременно возмутило и успокоило.
С одной стороны, это было «как он мог шантажировать её тем, что произошло в библиотеке»?! И вообще, как он мог? Он же преподаватель, наставник и просто старше и мудрее. Где он, почти всемогущий, и где она, с её детскими проблемами и… мячами для поло.
А с другой, это был честный обмен, и теперь Петра больше не боялась, что Невтон Евсеевич как-то использует эту информацию ей во вред. Потому что мысль о том, что он ей это ещё припомнит, при всей её абсурдности, царапала и изводила. Петра вообще подозревала, что Палица сделал это специально, чтобы она себя не мучила, потому что верить на слово даже Дракону просто так, без гарантий, было страшно.
