* * *
Ее "не надо" очень сильно злит. Я не привык ни к "не надо", ни к гребаному "пожалуйста" в такой интерпретации. «Пожалуйста» меня просили совсем по-другому …хотя и тоже очень жалобно.
И мне, блядь, хотелось бы от нее услышать.
— Снежинка. Потому что у тебя белая кожа.
Я игнорирую ее отказы. Хотя внутри все холодеет. Я никогда не брал женщину силой. Даже если они меня могли не хотеть, они покорно раздвигали ноги.
— Я хочу знать, везде ли ты такая белая?
Стянул с ее головы фату и отшвырнул в сторону, потом взялся за шнуровку на корсаже ее платья. Голод остро засосал под ложечкой, вонзил клыки мне в солнечное сплетение, и я судорожно выдохнул, когда ткань обнажила полушария груди.
Я хотел увидеть ее соски. Дернул шнуровку сильнее и обнажил девчонку до пояса, ощущая, как она вся затряслась в моих руках, и я затрясся вместе с ней. Потому что, да, белая. Невероятно алебастрово-белая. И соски у нее светло-розовые, какие-то крошечно-карамельные. От одного их вида член уперся в ширинку и запульсировал до боли. Красивая. Вся она фарфорово-красивая. Обхватил грудь ладонью и застонал, потирая сосок указательным и большим пальцем.
Когда я буду трахать ее в рот, я кончу на эти соски, потираясь о них головкой члена.
— Лайнчим…, — прошептал и посмотрел на ее лицо. Зажмурилась, трясется, и по щекам катятся слезы. Твою ж гребаную мать!
— Открой глаза и посмотри на меня!
Провел ладонью по ее щеке, вытирая слезу.
— Посмотри мне в глаза, Лайнчим…в глаза. СЕЙЧАС!
* * *
А он всё продолжается, не собираясь хотя бы притормозить, дать времени на передышку. Этот кошмарный сон. Но я вижу его словно со стороны. Я словно существую здесь сквозь какую-то пелену, какую-то ткань слышу его слова, ощущаю его прикосновения. Прикосновения…то, что я ненавижу больше жизни. Особенно от чужих людей. Они обжигают. Прямо сейчас. Если я опущу вниз свое лицо, я увижу ожоги там, где он касается? Точнее, где сжимает мою грудь? ТАК меня не трогал никто и никогда. Те ублюдки…они были слишком грубы, они намеренно и со всей силы сжимали мою плоть, громко смеясь от вида расползавшихся на коже синяков. А он…меня просто дёргает, когда он накрывает своей огромной ладонью мою грудь. Это больно, но по-другому. Эта боль, она не физическая. Это та, которой накрыло с головой, та, что просочилась изнутри, из глубины самых страшных моих воспоминаний.
Зачем ему смотреть в мои глаза? Не хочу…
— Нет…
Мотая головой, не в силах разлепить веки, из-под которых обжигающими струями вытекают слёзы. Голая. Почти голая. И мне холодно. Мне должно быть холодно в этой комнате почти голой. Но я горю. От страха. И от его прикосновений. От этого диссонанса. Чёртового контраста, когда этот ублюдок бесцеремонно сдёргивает с меня одежду и в то же время таааааак осторожно вытирает слезы.
— Не хочу. Не буду. Нет!
Чувствуя, как начинает накрывать. Всё же накрывать. Ею. Той самой истерикой, что застревала в горле. Она вырвется. Но нельзя. Он же сказал, что мне надо выбрать. Я должна сдержаться, если не могу ничего другого. Только до крови впиваться в собственные ладони ногтями.
* * *
Я трахал девственниц и до нее. Можно сказать, что у меня было до хрена девственниц.
Но они не боялись так, как она, их не трясло, как ее, от неподдельного ужаса. Как будто я больной на всю голову урод и сейчас буду сдирать с нее кожу живьем. Схватил ее за шею и привлек к себе.
— Хорошо…не смотри. Чувствуй. Сегодня ты станешь женщиной, Лайнчим. Моей женщиной. А не собакой…
Хотя….какая-то часть меня горит одержимым желанием сделать тебя своей шавкой. Наклонился к ее губам и провел по ним языком. Медленно обрисовывая контуры и пытаясь раскрыть ее рот. Маленькие девственницы любят поцелуи и ласки.
— Открой рот, впусти мой язык. Я хочу, чтобы ты впустила мой язык.
* * *
Словно послушная собачонка разомкнуть губы. Потому что ОН так сказал. Потому что я знаю, КАК может быть, если ослушаться. Пусть даже я не понимаю, зачем ему это…Эта вот игра в нежность. Почему слёзы вытирает…почему будто ласкает языком рот. Он же может взять по-другому. Жестоко, причиняя адскую боль. Так, как умеют и любят брать мужчины.
И задохнуться, когда он не укусил, а снова провёл языком по губам перед тем, как сильнее сжать пальцы на моём затылке и медленно войти в мой рот, пройтись по нёбу языком, по моему языку. Словно дразнит. Иии…это вызывает странные ощущения. Этот контраст. Чёртов необъяснимый контраст его власти и силы и почти ласки.
Распахнула глаза и столкнулась с его, почти чёрными, напряжёнными. Изучает мою реакцию. Оторвался на миг, и я вижу, насколько расширились его зрачки. Его заводит эта игра. Потому что я вижу похоть. Чистейшей воды похоть, когда опять прошёлся взглядом по моим плечам, груди. И этот миг возвращает в реальность. Обманчивая нежность. Просто именно этому зверю важно не просто заполучить добычу, а заставить её саму прыгнуть в его лапы. И в голове осуждающее "он ничем не отличается от тех тварей. Он точно так же похитил тебя и хочет трахнуть. Так же как сделали и они".
Успеть отвернуться, когда мужчина вновь попытался поцеловать. Не понравилось. Пальцы сильнее вжались в затылок, фиксируя мою голову перед ним.
Не отпустит. ЭТОТ не отпустит. Не пожалеет, даже если узнает всё. Возможно, даже обрадуется произошедшему. Я ведь дочь Воронова. А он явно ненавидит моего отца. Господи…папа! Он хочет использовать меня против тебя и ради этого использует тебя против меня. Самым гнусным способом.
Последний раз посмотреть в мечущие молнии глаза. Я вижу их. Светлые короткие вспышки в самых зрачках. Особенно когда исследует взглядом шею, плечи, обнажённую грудь…и, зажмурившись, приподняться на цыпочках, подставляя губы. Пусть берёт. К чёрту. Пусть возьмёт, что хочет и оставит меня в покое.
* * *
Охренел от ее отзывчивости. Потерял голову. Унесло совершенно, когда сама вдруг подставила свои губы. Они у нее мягкие, маленькие, нежные. И язык под моим языком не отвечает, но и не сопротивляется. Он сладкий, и я сосу его. Я осторожно сосу ее язык, и меня начинает трясти от адского возбуждения.
Застонал, овладевая ее ртом, подхватил под руки, сдирая платье. Гребаный шелк не снимается, застегнут наглухо, и я приподнимаю ее над полом, чтобы пронести несколько шагов и опрокинуть на постель, рвануть гребаную ткань вниз, сорвать к черту, вышвырнуть на пол, сдернуть подъюбник.
Я полностью одет, а она почти голая, на белых простынях, и в контрасте с ними ее тело отливает перламутром. Меня манят ее соски, я жадно сжимаю обе груди ладонями и втягиваю розовые вершинки по очереди в рот, раздвигая ее ноги коленом. Не сопротивляется. Лежит напряженная, натянутая как струна.
Рывком приподнялся на локтях и обхватил ее лицо ладонью.
