человек, как марсианин или ребенок, что бы я увидел?
Мой путь к Великому финансовому кризису косвенно начался в 1993 году, то есть через полгода после того, как я укрылся в номере гостиницы в Таджикистане, прислушиваясь к стрельбе в условиях гражданской войны. Вскоре после завершения полевой работы я прошел стажировку в FT, был принят на работу в качестве внештатного иностранного репортера, а затем (во время защиты кандидатской диссертации) мне предложили место стажера-выпускника. Я с благодарностью согласился, так как был очарован журналистикой.
Когда я приехал в головной офис FT в Лондоне, мои руководители направили меня на стажировку в "экономическую комнату" (или команду). Это должно было быть почетно. Но я был встревожен. Когда я решил заняться журналистикой, я сделал это потому, что меня увлекали культура и политика. Экономика и финансы были для меня загадкой, а жаргон казался настолько непроницаемым, что я был склонен отбросить его как скучный. Не для этого я стал журналистом! думал я, сидя в кабинете экономики и бегло читая книги "Научи себя финансам". Но потом я понял, что во многом моей реакцией руководили страх и предрассудки. В университете студенты-антропологи часто оказывались в другом социальном "племени", чем студенты, которые хотели стать финансистами, и язык студентов-финансистов вызывал у меня недоумение. Чтобы преодолеть этот культурный разрыв, требовались навыки, схожие с антропологическими. Или, как я позже сказал Лоре Бартон, британской журналистке, которая брала у меня интервью после разразившегося в 2008 году финансового кризиса: "Я подумал: «Знаете что, это все равно что оказаться в Таджикистане. Все, что мне нужно сделать - это выучить новый язык. Это группа людей, которые обставили эту деятельность целым рядом ритуалов и культурных особенностей, и если я могу выучить таджикский язык, то я вполне могу узнать, как работает валютный рынок!»
Сдвиг в сознании принес свои дивиденды. Чем больше я смотрел на то, как деньги перемещаются по миру, тем больше увлекался. "Люди, получившие образование в области гуманитарных наук и социальных исследований, склонны думать, что деньги и город - это скучно и как-то грязно", - объяснил я Бартону. "Если вы не посмотрите, как деньги крутятся в мире, вы вообще не поймете этот мир". Конечно, одна из проблем заключалась в том, что многие люди, работающие в мире денег, полагали, что деньги - это единственное, что заставляет мир "крутиться". Это тоже было неверно. "Банкирам нравится воображать, что деньги и мотив прибыли так же универсальны, как гравитация", - сказал я Бартону. "Они думают, что это само собой разумеющееся, и считают, что это совершенно безличностно. Но это не так. То, чем они занимаются в финансовой сфере, - это культура и взаимодействие". Однако я думал - или надеялся, - что если я смогу найти способ связать эти две перспективы, изучая деньги и культуру в тандеме, то это поможет мне лучше понять ситуацию. Поэтому в последующие годы, когда я строил карьеру в FT - сначала в европейском экономическом отделе FT, а затем в течение пяти лет в качестве репортера и шефа бюро в Японии, - я снова и снова задавал себе один и тот же вопрос: Как деньги заставляют мир крутиться? Как этот процесс воспринимается разными людьми в мире? Каковы, другими словами, "паутины смысла" вокруг финансов?
В конце 2004 года я сидела за другим "столом" - в главном офисе FT в Лондоне, который носил странное название «Lex team» Это подразделение газеты требовало от журналистов кратких комментариев о корпоративных финансах. Я попала туда скорее случайно, чем по расчету (после работы в Японии я надеялась поехать в Иран в качестве иностранного журналиста, но после беременности планы изменились). Но моя официальная должность была "и.о. руководителя" отдела Lex, что означало, что я осуществляла стратегический контроль за тем, как FT комментирует корпоративные финансы. Это все равно что быть исполняющим обязанности редактора церковного бюллетеня Ватикана, - иногда смеялась я про себя.
Однажды, осенью 2004 года, я получил просьбу от редактора: Не мог бы я написать служебную записку с описанием тем, которые освещает Lex, и того, как это освещение можно или нужно изменить? Я начал с того, что отреагировал на записку обычным образом, следуя протоколам, принятым в медиагруппах: Я изучил наши прошлые колонки, прочитал, что писали конкуренты, посмотрел, как мы освещаем новости, и затем попытался предположить, насколько разумным кажется наш баланс. Этот анализ подсказал мне, что в колонках Lex мы уделяем недостаточно внимания Азии и технологическому сектору. Я разослал служебную записку с изложением этой проблемы.
Затем меня посетила вторая мысль: Как бы выглядел этот меморандум, если бы я писал его как антрополог? Если бы я попал в лондонский Сити или в отдел новостей Financial Times в качестве инсайдера-аутсайдера, что бы я увидел? Я не мог ответить на этот вопрос, повторив то, что сделал такой человек, как Малиновский, разбивший свою палатку на Тробриандских островах, чтобы заняться антропологией. Не мог я ответить на этот вопрос и с помощью метода, который я использовал в Оби-Сафеде: ходил по деревне и вглядывался в жизнь других людей. В Таджикистане я пользовался удивительной свободой задавать вопросы и наблюдать за людьми. Когда я с группой детей и фотоаппаратом в руках обходила долину, выполняя "домашнее задание", жители деревни были настолько воодушевлены идеей, что я могу делать фотографии, а затем распространять их, что позволили мне заглянуть в разные уголки их жизни (даже в те, которые незамужняя девушка обычно не видит). Однако в лондонском Сити банки не позволяли журналистам разгуливать по своим офисам без сопровождения; репортерам не обычно разрешалось входить в здания без сопровождения сотрудника отдела по связям с общественностью (или "надсмотрщика", как шутили журналисты). Не допускались также такие учреждения, как фондовая биржа, государственные институты, например Банк Англии, или их американские аналоги. Таким образом, финансистов вообще трудно было увидеть в их естественной среде обитания. Другими словами, существовала проблема иерархии, с которой не сталкивались первые антропологи. Когда такие люди, как Малиновский, отправлялись на Тробриандские острова, они приезжали из общества, которое было более могущественным, чем то, которое они изучали. В лондонском Сити финансисты были гораздо могущественнее журналистов или антропологов; проблема заключалась в том, как «изучать». "Само понятие "разбить палатку" во дворе Рокерфеллеров, в вестибюле Дж. Моргана или на площадке Нью-Йоркской фондовой биржи не только неправдоподобно, но и, возможно, ограничивает и плохо подходит для изучения "властной элиты", - заметила Карен Хо, антрополог, изучавшая Уолл-стрит в конце ХХ -
