свой, киевский, с ним поделятся.
Довод Озара убедил Златигу, и в итоге он справился со всем, вернувшись на Хоревицу ближе к полудню, когда Голица уже накормила волхва яичницей с грибами и теперь убирала посуду. Но Озар сразу ее не отпустил, стал расспрашивать. Приближавшийся к галерее гульбища Златига даже услышал часть их разговора.
– Так, говоришь, милая, ты все время была подле мужа своего Леща? А где подле?
Голица фыркала недовольно, возмущаясь, что ее все время переспрашивают. Да, с Лещом они все время вместе были, говорила ворчливо, а сбоку еще толклась рябая Загорка, горничная, прислужница госпожи Мирины. Девка эта тогда очень радовалась, что ей имя такое хорошее христианское дали – Пульхерия, что означает Прекрасная, если с греческого на местный переводить. Однако кто станет так прозывать эту дурнушку рябую? Лицо-то ее все в рытвинах, да и сама на овцу длиннорожую похожа. И как была она Загоркой, так и станут по-прежнему звать.
– Хотя сама по себе девка-то она услужливая и преданная, – все же несколько смягчилась Голица. – За то госпожа ее и ценит. Да и краса Мирины нашей возле дурнушки Загорки, как солнце ясное, только ярче становится. Но не думаешь ли ты, ведун, что Загорка могла что-то лихое задумать против хозяина?
– Что я думаю, то мое дело, хозяюшка. Да только со слов самой Загорки выходит, что не была она возле вас с Лещом. Даже не могла припомнить, где вы оба были тогда в Почайне.
– Как это не помнит, кикимора ее щекочи! Хотя какой с нее спрос, с дуры бестолковой. А на что это ты намекаешь, служитель? Думаешь, Загорка истину говорит, а я, верная слуга дома, плету невесть что?
– Никакой обиды я тебе чинить не стану, Голица, – сказал Озар и, закинув руки за голову, потянулся беспечно. – Просто все вы разное сказываете, будто сговорились. Мне же случившееся так понять нужно, словно сам видел. Вот тогда и разберусь во всем.
Тут он умолк, заслышав тяжелые шаги на ступеньках крыльца, и приветливо кивнул возникшему Златиге.
Когда Голица удалилась, а дружинник присел на лавку возле волхва, тот невозмутимо принялся, как и ранее, вырезать разнообразные деревянные чубышки. При этом не пропустил ни слова из сказанного Златигой. Тот в рядах на Подоле вызнал, что меховщик Хован с Дольмой не больно-то и ладили. Однако почти перед самым обрядом крещения вдруг замирились, и Хован даже приглашал к себе в гости соляного купца, мед-пиво с ним пил. Разве не удивительно?
Озар никак не отреагировал, слушал, что дальше скажет. И лишь один раз перестал работать ножом и повернулся, когда Златига поведал про чернавку Будьку. Дескать, работники Хована сообщили, что девка эта постоянно крутится возле хозяйского двора, причем затрагивает меховщика при каждом удобном случае. Да и сам Хован охотно беседует с девушкой, улыбается ей ласково.
– Так вот кого она вчера у ворот выглядывала! Шустрая девка, – хохотнул Озар. – А я было решил, что она по красавчику Радко сохнет.
Златига лишь посмотрел внимательно на волхва из-под челки.
– Что ты, ведун, все баб да девок тутошних расспрашиваешь? Думаешь, их это дело – метать булатный шип в хозяина? Ты лучше раба Жуягу расспроси. Вон какой он ходит, словно в воду опущенный. Странный, как будто боится чего-то. Сегодня видел я его в городе. Чудны`м он мне показался.
Озар поднял голову, ждал, что стражник скажет. И тот продолжил:
– Шел Жуяга откуда-то с возвышенностей от истоков Глубочицы. А как меня заприметил, сразу скрыться поспешил. Я хотел было за ним проследить, однако плешивый этот как в воду канул. Ну я и вернулся. Гляжу, а Жуяга уже у конюшни навоз разгребает. Шустрый он однако. И подозрительный. Ты бы расспросил его, Озар.
– Всему свое время, – негромко отозвался волхв и вновь стал резать ножом по дереву. Стружка так и летела.
В это время на гульбище вышел рыженький Тихон. Сел неподалеку, уныло тюкая пестом о дно небольшой ступки, – ключница Яра приказала ему истолочь зерна ячменя на похлебку. Эта вековуха никого не оставляла без работы, да и сама крутилась, бегала по двору, то в погреба спускалась, то на скотный двор отправлялась, то носила какие-то рулоны сукна в терем и грюкала крышками сундуков в истобке. Этим утром Озар и с ней успел переговорить, расспрашивая о том же, что и остальных: где находилась во время обряда крещения, что успела заметить. Ее ответы были точные, толковые в сравнении с другими, так что Озар мог представить картину происходившего на речке. С ее слов, она была чуть позади Вышебора, которого катил Жуяга, а Моисей – впереди, заслоняя от нее Дольму, однако по тому, как страж держался, ключница ничего странного не заприметила, пока тот не кинулся к рухнувшему господину и кричать не начал.
Сейчас, когда Яра в очередной раз прошла мимо, Озар посмотрел ей вслед: ишь какая! Вся в хлопотах, но ходит, как главная госпожа, все примечает, да и указы ее, ровные и спокойные, чисто команды толкового воеводы, все по существу.
Озара отвлек от вековухи Тихон. Парнишка подсел поближе и стал спрашивать, что такое вырезает ведун, что за странные чубышки выходят у него из-под ножа.
– Да вот хочу на каждого из вас сделать свой образ, будто куклу небольшую. Потом расставлю так, чтобы понять, кто и где находился в тот день в Почайне.
– И меня как чубышку сделаешь? – засмеялся Тихон.
– Можно и тебя. Ты ведь тоже тогда в реку входил. Только вот непонятно мне – зачем? Ты ведь христианин, тебя отец крещеным сюда из самого Корсуня привез.
– Отец тоже был крещеный до общего обряда, а все же пошел в Почайну, – важно произнес Тихон. – Что же мне от родителя отставать? Да и хотелось со всеми в воду. Весело же! Радостно видеть, как люди в Почайну входят язычниками, а выходят верующими в Христа. Это ли не чудо великое! – просиял лицом отрок.
Глаза у него были светло-карие, почти под цвет рыжеватых прядей, ниспадавших на выгоревшие брови, кожа вся в веснушках, однако сама лепка лица не славянская, нос с горбинкой и высокой переносицей, скулы резко очерчены.
– Вижу, что тебя порадовало всеобщее крещение, Тишка, – с невольной грустью произнес Озар. И вздохнул глубоко. Как же все меняется в таком привычном для волхва мире!
– Я возле отца почти все время был, – важно заметил мальчик.
– И ничего не заприметил?
Тихон погрустнел, поник головой.
– Ничего. Когда народ в воде стал толпиться и тесно стало, я прошел
