– Я думала, ты уехал, – шепчет Хедвиг. Она так рада видеть его, что почти забыла о страхе.
– Почему?
– Просто моя мама сказала, что у вас там всё выглядит так, как будто вы уехали.
Стейк кивает.
– А мы и правда уезжали. Когда мы завтракали, папа вдруг вспомнил. Что кое-что забыл.
– Что?
– Тихо! Я его вижу!
Глюкман открыл дверь. Сунул ноги в сапоги.
– Помнишь план номер три? – шепчет Стейк. – Когда он уйдёт, я зайду в дом и заберу фотоаппарат. Ты стоишь на стрёме.
– Нет! – Хедвиг вцепляется в его майку. – Я должна тебе рассказать. Он ест слизняков и всё такое, я видела целое ведро. И ещё – недавно ночью он кричал, я сама слышала. Он призрак, смертельно опасный!
– Правда, что ли?
– Да! Надо убираться отсюда!
Стейк сглатывает.
– Поздно.
Хедвиг смотрит на веранду. Глюкмана нет. Он ушёл. Но не куда-то по своим делам. Нет, он заметил их и идёт прямо к ним!
Сердце стучит, как барабан. Как будто хочет выскочить из груди. Этого просто не может быть! Я зажмурюсь, думает Хедвиг. Зажмурюсь так, что увижу звёзды, а когда открою глаза, он уйдёт.
Она зажмуривается, но только на секунду, потому что на большее не хватает сил. А когда открывает глаза, огромные сапожищи Глюкмана стоят в семи сантиметрах от её носа.
Хедвиг поднимает взгляд и видит жуткое лицо с жуткими глазами и жуткими, жуткими усами. Они огромные, кустистые и указывают вниз, и скривившиеся недовольные губы тоже.
– Я хочу, чтобы вы вернули моего кота, – говорит Глюкман.
– Зато он к вам возвращаться не хочет, – отвечает Стейк, прижимая Буссе.
Хедвиг не может поверить своим ушам. Иногда в Стейке просыпается какая-то идиотская отвага.
– Да отдай ты ему кота! – в отчаянии шепчет она. – Пойдём скорее домой!
Глазки Глюкмана сузились.
– Ещё как хочет. Этот кот прожил у меня восемь лет. Мы очень любим друг друга.
И Буссе, словно в знак согласия, выворачивается из рук Стейка, спрыгивает и трётся о сапог Глюкмана.
Но Стейка так легко не переубедишь.
– Некоторые считают, что вы его бьёте, – говорит он. – Из-за ран и всё такое.
– Вот как? – отвечает Глюкман и указывает на Буссе. – И как же я, по-твоему, нанёс ему эти раны, если он всё лето ошивается у тебя?
Только сейчас Хедвиг замечает, что у Буссе появились новые раны, хотя старые корки только-только подсохли и отвалились.
Стейк пожимает плечами.
– А я почём знаю, может, вы ночью его отлавливаете. Буссе иногда уходит по ночам поохотиться.
Глюкман фыркает.
– Да что ты говоришь! Если тебе так уж интересно, спроси у неё, кто мучает Буссе по ночам. Полагаю, она знает ответ.
Глюкман кивает в сторону Хедвиг. Хедвиг ничего не понимает: что он такое говорит? Неужто хочет преподнести всё так, будто это она бьёт Буссе?
– Кошачьи драки, – поясняет Глюкман. – Слыхали про такое? Ваш котик из «Дома на лугу» моему Буссе спуску не даёт. Я бы с радостью пристрелил бандюгу, но я этого не делаю, потому что так уж вышло, что я люблю животных.
Он берёт Буссе на руки.
– Если бы вы были повнимательнее, вы бы услышали, как они орут по ночам. Оркестр из двенадцати расстроенных бензопил и то звучит мелодичнее.
Поднявшись на веранду, Глюкман оборачивается.
– Кстати, твой фотоаппарат, – говорит он, сверля Хедвиг взглядом. – Кажется, ты хотела его забрать?
– Да, спасибо, – писклявым голосом отвечает Хедвиг.
Глюкман кивает.
– Заходи и бери.
Дверь за ним захлопывается.
Хедвиг и Стейк переглядываются.
– Твой кот! – восклицает Стейк. – Я знал, что он вообще не добрый! Помнишь, как он прибежал и выпил Буссино молоко? Буссе тут же удрал, видно, до смерти перепугался!
– Да-да, но как же быть с фотоаппаратом? – говорит Хедвиг и в отчаянии глядит на тёмный дом. – Что нам делать?
Стейк встаёт.
– Надо войти, конечно. Мне всегда было интересно, как живут поедатели слизняков.
– А мне – нет, – бормочет Хедвиг, но всё же тащится за Стейком по высокой траве.
Стейк решительно стучит в дверь, три сильных удара: бум, бум, бум! Глюкман сразу открывает, как будто стоял у порога и ждал.
– Так-так, – бормочет он. – Значит, не побоялись всё-таки.
– Естественно, – говорит Стейк.
Хедвиг ничего не говорит. Ей кажется, открой она рот, и её вырвет от страха. Они проходят через прихожую в комнату. Там у Глюкмана стоят диван, стол и телевизор. Такие вещи, которые бывают дома и у обычных людей. Внутри, конечно, темно, но на потолке висит большая лампа и светит в какую-то коробку. Но свет у лампы не жёлтый. А какой-то странно красный.
В углу горят ещё три-четыре красных лампы над ещё тремя-четырьмя коробками.
Глюкман встаёт на цыпочки и снимает с полки фотоаппарат. Он по-прежнему завёрнут в полиэтиленовый пакет.
– В следующий раз не бросайте где попало, когда полезете в чужой сад, чтобы описать чей-нибудь дом, – говорит Глюкман и протягивает фотоаппарат Хедвиг.
Хедвиг кивает.
Стейк с любопытством рассматривает коробки. Они сделаны из стекла. Внутри лежит мох и…
Когда Хедвиг видит, что лежит в одной из стеклянных коробок, у неё мороз пробегает по коже. Слизняк! По стеклу медленно ползёт большой чёрный слизняк с мерзкими колышущимися воланчиками. Хедвиг дёргает Стейка за рукав.
– Смотри!
– Чего? – Стейк вглядывается в темноту.
Слизняка нет. Как по волшебству. Но Хедвиг уверена, он только что был там! Она его видела!
– Что вы вообще держите в этих коробках? – спрашивает Стейк немного даже раздражённо. – Там же только мох!
Может, эти коробки для Глюкмана – вроде кладовок с припасами. Слизняки живут во мху, пока он их не съест. Во мху они дольше хранятся. Свеженькие и весёлые.
– Только мох? – Глюкман презрительно поднимает брови. Потом подходит к коробке и снимает крышку. Осторожно убирает мох, как будто боится сделать ему больно.
Сперва кажется, что на дне стеклянной коробки просто лежит большая садовая перчатка. Пупырчатая садовая перчатка. Но перчатка вдруг хлопает глазами, облизывается и говорит: буэ-э-э!
И они видят, что садовая перчатка – это жаба.
Жабу зовут Гун Петтерсон. Глюкман выписал её из Южной Америки. Он увлекается жабами – с четырнадцати лет, когда занимался в кружке полевых биологов. Гун Петтерсон только что умяла большого чёрного слизняка – больше всего на свете она обожает слизней и червяков. Глюкман же, когда проголодается, предпочитает сосиску с картофельным пюре.
