предположении, что СССР сохранит нейтралитет. Когда Советский Союз вступил в войну, немедленно рассыпался сам фундамент, на котором было воздвигнуто здание «Кэцу-го».
Если армия стремилась заручиться советским нейтралитетом для того, чтобы продолжить войну на Тихом океане, то Того рассчитывал добиться посредничества Москвы для заключения мира. Однако он встретил неожиданное сопротивление со стороны японского посольства в Москве. Посол Сато считал, что полагаться на СССР в вопросе прекращения войны будет утопично и глупо. Он уже отослал своего доверенного помощника, посланника Горо Морисиму, из Москвы в Токио, чтобы тот занялся координированием политики в отношении Советского Союза. 27 апреля, обедая с Того, Морисима дал тому совет ни в коем случае не делать Сталину каких-либо предложений, сулящих выгоду Советскому Союзу[71]. Для того чтобы добиться желаемого результата в переговорах с СССР, Того предстояло проявить изворотливость, проскользнув между Сциллой (Императорской армией) и Харибдой (посольством в Москве).
Жесткий разговор Трумэна с Молотовым
Трумэн часто спрашивал себя, как бы поступил в той или иной ситуации Рузвельт. Однако действия Рузвельта были бы совсем не такими, какими их представлял себе Трумэн. Хотя сам Трумэн верил, что четко следует курсу, проложенному Рузвельтом, было очевидно, что характер нового президента, его выбор советников, стиль управления и собственные мысли относительно России и Японии в конце концов повлияют на принимаемые им решения. В итоге международная политика Трумэна несла на себе явный отпечаток его личности.
При Рузвельте не было четко отлаженной структуры, отвечающей за формирование международной политики. Зачастую разные группы консультантов представляли ему противоречащие друг другу мнения. Как писал Мелвин Леффлер, «Рузвельт умел балансировать на вершине этой аморфной структуры, это было частью его стиля управления». Трумэну же вся эта система казалась непонятной и невыносимой. Леффлер полагает, что стиль управления Трумэна был основан на его чувстве неуверенности в себе:
Поскольку он был не уверен в себе и боялся показать собственную некомпетентность, он не любил обсуждать свои взгляды и редко проговаривал проблемы вслух. Почти все отмечают то, как быстро он принимал решения. Он производил впечатление решительного человека, однако ценой этой решительности были непродуманность и непоследовательность проводимой им политики [Leffler 1992: 30].
Политика Трумэна в отношении Советского Союза была отражением тех двойственных чувств, которые правящая элита США испытывала к растущему восточному колоссу. С одной стороны, без сотрудничества с СССР было невозможно создать прочный послевоенный мировой порядок. Кроме того, участие Советского Союза в Тихоокеанской войне по-прежнему считалось если и не необходимым, то весьма важным условием скорой победы над Японией. Однако действия СССР на только что оккупированных им территориях Восточной Европы, особенно в Польше, вызывали у западных союзников тревогу относительно последствий советской экспансии. Члены администрации Трумэна расходились во мнениях по поводу советско-американских отношений, и Трумэн обычно прислушивался к тому из советников, который в данный момент оказывался рядом с ним. В результате его политика по отношению к Советскому Союзу развивалась по синусоиде.
Как только Трумэн принес присягу, перед ним встал вопрос о Польше. Черчилль был встревожен: Сталин, в обход Ялтинских соглашений, поставил во главе Польши марионеточное правительство. 13 апреля Трумэн ответил на письмо Черчилля Рузвельту от 11-го числа того же месяца, поддержав предложение премьер-министра Великобритании о том, что им следует написать совместное послание Сталину. 16 апреля он поручил Гарриману передать это письмо советскому вождю, напомнив тому, что СССР обязан соблюдать договоренности, достигнутые в Ялте. Это показывает, что отношение США к СССР и Сталину уже начало слегка меняться. Если Рузвельт предостерегал Черчилля от «публичной критики русских», то Трумэн был готов вступить с Кремлем в конфронтацию[72].
Когда в Белом доме поселился Трумэн, те чиновники Государственного департамента, чье мнение Рузвельт по большей части игнорировал, стали пытаться активно влиять на решения нового президента. Особенно заметную роль начал играть Гарриман, который вернулся в Вашингтон в середине апреля и отчаянно стремился донести свое беспокойство в связи с советской экспансией непосредственно до нового хозяина Овального кабинета. Гарриман и раньше критиковал Рузвельта за то, что тот сквозь пальцы смотрел на нарушения договоренностей со стороны Советского Союза, утверждая, что Соединенные Штаты должны жестко придерживаться политики «услуга за услугу». Он предостерегал американское правительство, что «внешняя экспансия коммунизма является не пустой угрозой» и что американцы могут «столкнуться лицом к лицу с идеологическим противником, который будет не менее опасен и безжалостен, чем фашизм и нацизм»[73].
Если Рузвельт был глух к предостережениям Гарримана, то Трумэн охотно прислушивался к ним. Встретившись с президентом 20 апреля, Гарриман указал на два возможных пути, которые могло избрать советское правительство: «политика сотрудничества с США и Великобританией» или «расширение советского влияния на соседние государства, предпринимаемое в одностороннем порядке». Гарриман отметил, что щедрость американцев и их готовность к сотрудничеству воспринимаются советским руководством как проявления слабости. Также он привел несколько конкретных примеров того, как СССР нарушал Ялтинские договоренности. Трумэн ответил Гарриману, что не боится русских и будет тверд и справедлив, аргументировав это следующим образом: «Советский Союз нуждается в нас больше, чем мы в нем». Также Трумэн заявил, что не собирается «отступать от американских принципов и традиций ради того, чтобы завоевать их благосклонность», и провозгласил, что дальнейшие отношения будут строиться исключительно «на основе взаимных уступок и компромиссов». Гарриман должен был быть доволен: наконец-то в Вашингтоне прислушались к его призыву придерживаться политики quid pro quo.
Выплескивая свое давно накопившееся разочарование тем, как к его мнению относился прежний хозяин Белого дома, Гарриман отчаянно пытался убедить Трумэна сменить политический курс США в отношении Советского Союза. Он заявил, что сейчас происходит «вторжение варваров в Европу». Гарриман не отвергал возможности нормального сотрудничества с СССР, но утверждал: «Это потребует пересмотра нашей международной политики и осознания того факта, что в ближайшем будущем нельзя рассчитывать, что Советский Союз будет действовать в соответствии с теми принципами, которых придерживается в международных делах весь остальной мир». Трумэн ответил, что, хотя он не может рассчитывать на стопроцентный результат, американцы, по его ощущениям, могут «получить 85 процентов желаемого»[74].
Хотя Трумэн поддержал Гарримана по многим пунктам, он хотел сохранять беспристрастность и в одном случае не согласился с послом. Когда Гарриман заявил, что Соединенные Штаты должны инициировать создание международной организации даже без участия в ней Советского Союза, Трумэн резко оборвал его: международная организация, в которой не состоит СССР, была бы лишена смысла. Особенно сильно Трумэна встревожило нарушение Советским Союзом Декларации об освобожденной Европе. После того
