прогулки, говорила о таких местах, где он никогда не бывал, и о вещах, ему до сих пор неизвестных, князь отчасти чувствовал себя чуточку униженным. Он мог бы даже ощутить легкое раздражение, если бы все это не пробуждало в нем такого интереса. Шарлотта предстала перед ним в совершенно новом свете. Ее странное свойство чувствовать себя как дома в любой точке мира князь в свое время заметил еще в Риме, но оно, безусловно, проявилось ярче на более обширной лондонской сцене. Рим по сравнению с Лондоном – всего лишь деревушка, семейное сборище, старосветский спинет, на котором можно сыграть одной рукой. Когда они дошли до Мраморной арки, князю уже казалось, что она показывает ему какую-то новую, незнакомую сторону города, что существенно помогало «забавляться». Совсем нетрудно будет найти верный тон, вверяясь ее руководству.
Стоит им только заспорить, откровенно и беспристрастно, о шансах и направлениях, о цене и подлинности, и положение будет с блеском спасено. Тем не менее, как выяснилось, оба единодушно избегали лавок и магазинчиков, которые могли быть известны Мегги. Шарлотта сразу же напомнила об этом, как о чем-то само собой разумеющемся, заранее поставив условием: они не будут заходить ни в один из магазинов, где князь уже бывал когда-нибудь с Мегги.
Большой разницы это не составило: хотя князь в течение прошедшего месяца весьма часто сопровождал свою будущую жену в походах за покупками, цель этих походов составляли, как правило, отнюдь не antiquarii[11], как называл их князь заодно с Шарлоттой. Мегги попросту не было нужды покупать что-либо иначе, как на Бонд-стрит: следствие деятельности ее отца в этой отрасли торговли. Мистер Вервер, один из величайших в мире коллекционеров предметов искусства, не оставлял своей дочери случая ходить одной по антикварным лавкам; он редко имел дело с магазинами, чаще приобретал произведения искусства частным порядком, получая их издалека. Великие люди по всей Европе искали знакомства с ним; никто не знал, сколько высокопоставленных, невероятно высокопоставленных лиц в обстановке строжайшей секретности, как водится в подобных случаях, обращались к нему как к одному из очень немногих покупателей, способных заплатить требуемую цену. Таким образом, князь и Шарлотта с легкостью договорились избегать торных путей Верверов, как дочери, так и отца. Существенно только одно: обсуждая этот вопрос, они впервые заговорили о Мегги. Шарлотта еще в парке затронула эту тему – именно она начала разговор с полной невозмутимостью, что было, конечно, довольно удивительно, если вспомнить ее речи всего лишь десять минут назад. Снова она предстала перед своим спутником в новой тональности – как он сам бы выразился, в новом свете. Князь, хоть и не подавал виду, в глубине души восхищался простотой и легкостью этого перехода, который она не взяла на себя труд ни отметить, ни объяснить. Совершился переход все на том же газоне; Шарлотта внезапно остановилась перед князем со словами:
– Ей, конечно, сгодилось бы что угодно, она ведь такая душечка. Хоть бы даже я вздумала преподнести ей подушечку для булавок с дешевой распродажи на Бейкер-стрит.
– Вот и я о том же, – рассмеялся князь этому намеку на их отрывочный разговор на Портленд-Плейс. – Именно это я и предлагал.
Между тем Шарлотта и внимания не обратила на его напоминание. Она продолжала свое:
– Но это же не довод. Если так рассуждать, никто ничего не стал бы для нее делать. Я хочу сказать, – пояснила Шарлотта, – если бы все начали злоупотреблять особенностями ее характера.
– Ее характера?
– Не нужно злоупотреблять особенностями ее характера, – продолжала девушка, все так же пропуская мимо ушей реплику князя. – Так нельзя, если не ради нее, то хотя бы ради себя. С нею всегда можно сэкономить массу хлопот.
Шарлотта говорила задумчиво, не отрывая взгляда от лица собеседника. Можно было подумать, что она с чисто практической заботой ведет речь о каком-то человеке, который князю сравнительно мало знаком.
– Во всяком случае, она никому не причиняет хлопот, что верно, то верно, – проговорил князь. И прибавил, как будто его слова прозвучали недостаточно определенно: – У нее на это, прости господи, эгоизма не хватит.
– И я то же самое хотела сказать, – немедленно подхватила Шарлотта. – У нее не хватает эгоизма. Просто нет никакой необходимости что-то делать для нее, абсолютно никакой. Она такая скромная, – углубляла свою мысль Шарлотта, – и всегда обходится малым. То есть, если кто-то ее любит… Или, вернее, нужно было сказать – если она кого-то любит. Тогда она все оставляет без внимания.
Князь слегка сдвинул брови, словно отдавая все же дань серьезности.
– Что оставляет?
– Да все – все, что вы могли сделать, но не сделали. Она все оставляет без внимания, кроме только своего собственного желания быть доброй к вам. Она требует усилий только от себя самой, ни от кого другого… Если еще ей вообще приходится требовать. Но ей особенно и не приходится. У нее все получается само собой. И это ужасно.
Князь внимательно слушал, но, блюдя приличия, не высказывал своего мнения.
– Ужасно?
– Ну, если только вы сами не будете почти таким же хорошим, как она. Она создает для человека слишком благоприятные условия. Нужно иметь большой запас порядочности, чтобы такое выдержать. А такой порядочности нет ни у кого, – тем же тоном продолжала Шарлотта, – нет такого порядочного, такого хорошего человека, чтобы все это выдержал. Разве что если обратиться к религии или к чему-нибудь в этом роде. Предаться молитве и посту, словом – стараться изо всех сил. Уж мы-то с вами точно не такие, – сказала Шарлотта.
Князь добросовестно размышлял с минуту.
– Недостаточно хорошие, чтобы это выдержать?
– По крайней мере, мы недостаточно хороши, чтобы не почувствовать такой нагрузки. По-моему, мы с вами из тех, кого легко избаловать.
Ее собеседник, опять-таки блюдя приличия, поддержал дискуссию:
– Право, не знаю. Разве любовь к ней не может укрепить ту самую порядочность, ослабленную ее любовью к вам, ее «порядочностью»?
– Ах, разумеется, должно быть, все так и есть.
Но все-таки она сумела заинтересовать его своим вопросом.
– Я понимаю, что вы имели в виду: все дело в том, что, если уж она кому доверяет, то доверяет беспредельно.
– Да, в этом все и дело, – согласилась Шарлотта Стэнт.
– А почему, – спросил князь почти ласково, – почему это так ужасно?
Ему никак не удавалось этого понять.
– Потому что так всегда бывает, когда человека невольно жалеешь.
– Нет, если вместе с этим хочешь и помочь.
– Да, но если нельзя помочь?
– Можно. Помочь всегда можно. То есть, – прибавил он со знанием дела, – если любишь
