Когда с меня стащили этот кондом[14], я сощурился.
Передо мной был богато сервированный стол в роскошно обставленной, но небольшой комнате. По стенам висели красивые натюрморты, изображающие, естественно, еду.
Людей за столом сидело много – человек десять-двенадцать. И был этот коллектив пестрым и даже странным. Мужчины в пиджаках, смокингах и потертых фраках. У одного на коленях сидела рыжая девушка в спортивном трико. Вокруг стола, виляя куцыми хвостами, бегали два пятнистых добермана, выклянчивая еду. Слева от меня сидел карлик с выпуклым лбом и большими глазами. Он неодобрительно поднял взгляд на меня, а я стоял, словно проглотив шест, и сжимая в руках злополучный саквояж.
Девушку в трико шлепнули по бедру, и она, взвизгнув, скрылась за противоположной дверью.
Во главе стола сидел крупный мужчина с орлиным носом и серебристой шевелюрой. Глазки у него были маленькие, широко посаженные, скрывающиеся под густыми бровями, но кто сказал бы, что они невыразительны? Казалось бы, две черные точки, как у рака, но было ощущение, что они прошивают тебя насквозь. И даже слегка жующая массивная челюсть не выглядела вульгарно – мужчина задумчиво глядел на меня.
– О! Кто к нам пришел! Здравствуй, Заг. Присаживайся, – наконец произнес он низким баритоном, шевельнув в сторону бровью.
– Здравствуйте, Папа, – кивнул я с легким полупоклоном.
Простая вежливость.
Тут же, как по команде, какой-то человек вскочил со стула и натренированным движением подставил мне деревянную табуретку.
– Выпьешь что-нибудь? – спросил он.
– Спасибо, Папа, не откажусь, – кивнул я. – Крепкого, если можно.
Карлик взял спрятанный меж блюдами бокал и ловко наполнил его наполовину из бутылки с яркой этикеткой.
Вообще, если бы я не знал, где нахожусь, все это сборище напомнило бы мне цирковую труппу. Только из очень зловещего цирка.
– Скажи-ка тост, раз ты пришел, Загрей, – так же невозмутимо сказал Папа Монзано.
Я поставил саквояж на пол у стула, поболтал жидкость по стенкам бокала. Капельки появились – качественный напиток.
Взоры собравшихся уткнулись в меня.
– Я хочу выпить, – сказал я, медленно поднимая бокал, – за самое дорогое, что есть в жизни. А самое дорогое – это человеческая глупость. Ведь именно она решает, будет человек успешным, а может, просто живым и здоровым или нет. Вот, Папа, я и решил спросить у вас, сильно ли я глупый, или это у меня день такой нехороший, как бывает у каждого из нас.
– Что же, – ухмыльнулся Монзано, – хороший тост, с вопросом. Попробуем его разрешить, Заг.
И он опрокинул свой стакан в необъятную свою пасть, о которой было сложно догадаться за его тонкими губами.
– Я знаю, что в твоем саквояже, – он утер губы тыльной стороной ладони, – это Качински тебе подогнал?
– Да, Папа, – кивнул я.
– Вот всегда любил тебя за честность, – снова ухмыльнулся он, только от его улыбки как-то веяло сырой могилой, – излагай!
– Я хотел попросить прощения, – сказал я, – что без спроса решил заработать тысячу. Да, мой поступок не самый правильный.
Я помолчал немного и продолжил:
– Но как же я был удивлен и раздосадован, когда какие-то люди расстреляли мою машину и сказали, что на меня обиделся Папа Монзано. Я почувствовал, что как честный гражданин я обязан прийти и спросить – неужели я заслужил, чтоб меня изрешетили в собственной машине?
Монзано снова ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом.
– А где сейчас эти люди, которые стреляли в тебя, Заг? – Он прищурился.
– Мне пришлось убить их, – честно ответил я.
– А сколько их ты убил? – с неподдельным любопытством спросил Папа.
– Их было восемь, – так же честно ответил я, – две машины.
– Ха! – Папа улыбался. – Жалко, что ты ушел тогда из своей банды. Ты всегда подавал надежды. Конечно, я понимаю – работа на федералов дело интересное, я бы даже сказал, азартное… Но я всегда знал – мы с тобой никогда не расстанемся, Заг.
И он снова ухмыльнулся.
– Восьмерых, джентльмены! – Он поднял вверх палец. – И еще сюда сам приехал!
Папа захохотал каркающим резким смехом, и все как-то бледно заулыбались и закивали.
У меня выступил холодный пот, и я подумал, что идея приехать сюда была очередной моей ошибкой, и, возможно, последней… а как красиво выглядело…
– А что конкретно сказали эти несчастные? От тебя так несет бензином, что я уверен – они несчастные…
И Папа снова расхохотался в полной тишине.
– Они сказали, – ответил я, – что я нарушил законы Монзано, и что он этого не любит.
– Правильно сказали, – враз посерьезнел Папа, – я действительно этого не люблю. И ты, Заг, это хорошо знаешь.
– Потому я и приехал, – зачем-то ляпнул я.
– Ну, – Папа отхлебнул из бокала, – приехал-то, ты, допустим, чтобы свою задницу прикрыть. И это понятно. А эти несчастные не сказали, что их послал я?
– Нет. – Я тоже отпил ароматной жидкости, это был выдержанный коньяк.
– Машины какие у них? – Папа покусывал нижнюю губу.
– Синий «шерман-стрелец» и бежевый «паккард» четверка. – При этих моих словах Папа переглянулся со своими и чему-то молча кивнул.
– Это не наши, Заг, – наконец сказал он, – ты вляпался во что-то другое. Это, скорее всего, «южные», а они работают как наемники. Им заплатили за тебя, мальчик мой.
Несмотря на то, что с моих плеч упала огромная куча камней, я как-то растерялся… То есть это не ягоды?
– Знаю, Заг, ты не думал обидеть меня, – кивнул Монзано, – ты просто попал в нехорошую ситуацию. И знаешь, почему я не стану тебя наказывать?
– Потому что трупы наказывать бесполезно? – предположил я.
– В чем-то ты прав, – хмыкнул Папа, – но не поэтому. Я знаю, что Макс твой идиот, и еще знаю, что у тебя сейчас затруднения. А кстати, за Хью тебе отдельное спасибо – он пытался лезть в мой бизнес. Я, конечно, убрал бы падаль, но это сделал ты, и это тебя полностью оправдывает. Так что вот, что решаю…
Все замерли, даже перестав стучать вилками по тарелкам.
– Саквояж свой оставь себе, – произнес он тоном ментора, – а твою расстрелянную машину мои ребята починят. Без разговоров! Да и с «южными» я сам поговорю – не за тебя, а за то, что мое имя используют, неправильно это… неправильно…
В этом «неправильно» можно было представить кучу серьезных неприятностей для этих «южных».
– Все, Заг, мальчик мой, ступай, – махнул он своей угловатой ладонью, – позвони мне завтра. Нет, ну, главное – восьмерых! Ох, Заг, умеешь ты поднять настроение, иди уже…
