случае другое: это сцена, на которой играло большинство политических актеров Империи.
Санкт-Петербург был военной столицей. К началу XX столетия более 6% населения города – военные. Эти цифры говорят многое, но не всё. Гвардия определяла стиль, ритм и музыку столичной жизни. Санкт-Петербург был едва ли не единственной столицей Европы, где казармы располагались в центре города, причем в аристократической его части. Преображенцы были расквартированы рядом с Зимним дворцом. Конная гвардия и гвардейский экипаж – на Большой Морской, у Поцелуева моста. Художник А. Н. Бенуа вспоминал, как под окнами его дома регулярно маршировали гвардейские части. Они отправлялись нести караул в Зимнем дворце или в лагерь в Красное Село. К майскому параду прибывали кирасиры из Гатчины. Так случалось, что столичные генералы иногда умирали. Тогда их провожали в последний путь отряды тех полков, где они служили. За покойным военачальником шли конница и артиллерия. Это было некое подобие богато костюмированного театрального представления.
Царствовал государь Александр II, сын знаменитого фрунтовика Николая I, и хотя кое-что в обмундировке было при нем упрощено, однако все же формы оставались роскошными – особенно в избранных гвардейских полках. Некоторые из пехотинцев сохраняли каски с ниспадающим густым белым султаном, у других были кепи, похожие на французские, также украшенные султаном. Грудь у большинства полков была покрыта красным сукном, что в сочетании с черно-зеленым цветом мундира, с золотыми пуговицами и белыми (летом) штанами давало удивительно праздничное сочетание. Некоторые же привилегированные полки отличались особой декоративностью. До чего были эффектны белая или красная с золотом парадная форма гусар, золотые и серебряные латы кирасир, кавалергардов и конногвардейцев, высокие меховые шапки с болтавшимся на спине красным языком конногренадеров…
По негласным правилам, командир хорошего гвардейского полка стоял выше министра. Его подчиненные чувствовали свою принадлежность к особой касте. Они ходили в особые магазины, посещали особые рестораны, садились на особых местах в театре. Офицерское собрание следило за частной жизнью офицеров, выбирало им жен. Это могли быть только дворянки, из самых лучших семейств. Аристократией комплектовались многие гвардейские полки: преображенцев, кавалергардов, лейб-гусаров, конногвардейцев, гвардейский экипаж. Среди офицеров таких частей было немало остзейских дворян. Это важный знак времени. Служилые люди империй-соседок – России, Австро-Венгрии, Германии – были тесно связаны и перемешаны. Одни служили русскому императору, а их близкие родственники, например, – германскому.
У столицы был и другой хозяин, более скромный, более практичный и очень влиятельный, – чиновник. Правда, он не любил, чтобы его так называли. Он сам с недоверием и без особой симпатии относился к чиновничеству. В конце XIX – начале XX века не любил носить вицмундиры и ордена и к чинам относился прохладнее, чем прежде. Социальный состав канцелярий был относительно демократичным. Аристократия предпочитала гвардию большинству министерских вакансий. Исключение делалось для Министерства иностранных дел и отчасти Военного и Морского министерств. В прочих ведомствах формировалась корпорация, со своими традициями. Бюрократия втягивала в себя большинство лучших выпускников высших учебных заведений: университетов, привилегированных учебных заведений (Александровского лицея, Училища правоведения). Она приучала к особому стилю поведения и даже мышления. Так, за то время, пока Министерством финансов управлял С. Ю. Витте, в почетных департаментах сложился особый тип чиновника. Это были молодые люди, самоуверенные, неглупые, находчивые, умевшие хорошо говорить, но в высшей степени поверхностные. Их называли «жеманфишистами» (от фр. je m’en fiche – «мне плевать»).
Уверяю вас, что из всевозможных «истов» – «наплевисты» самая многочисленная партия в России. Наши чиновничьи «жеманфишисты», это – люди, ушедшие в интересы семьи. «Сын ходит в гимназию, дочь должна иметь гувернантку-англичанку, жене нужна шляпка». Все остальное – наплевать! Служба – средства на гимназию, гувернантку, шляпку. Из нее выходит гимназия, гувернантка, шляпка, а что, кроме этого, выходит из службы, им решительно «плевать». От 11 до 4-х – и кончено. Как каторжный урок. Сбыть, и с рук долой! И из головы вон. Человек весь в своей семье, ее интересах, ее заботах. Остального мира не существует. Это люди, глубоко равнодушные к «так называемой России», —
писал журналист и литератор В. М. Дорошевич.
Столичная бюрократия следовала своему ритму. Чиновник вставал в 8–10 часов утра. Служба в присутственных местах редко начиналась раньше одиннадцати. Пил кофе с булкой и шел в присутственное место. Усевшись за стол, не сразу принимался за работу. Надо было побеседовать с коллегами, прочитать утреннюю газету. В первом часу чиновник шел в буфет завтракать. В некоторых учреждения было принято приносить завтрак прямо на рабочее место. Обычно расплачивались с буфетом в день получения жалованья. В 4–5 часов вечера присутствие заканчивалось. Чиновники расходились. Шли обедать – кто домой, кто в ресторан, кто в дешевую кухмистерскую. Около двенадцати шли спать.
У сановников были свои излюбленные рестораны. Высшая бюрократия предпочитала обедать в ресторане у Донона. Чиновная молодежь чаще захаживала в «Кюба». По словам государственного секретаря А. А. Половцова, это заведение «составляет нечто вроде биржи для устройства разных правительственных, финансовых, личных дел».
В обоих этих ресторанах была великолепная кухня, причем некоторые коронные блюда были очень простые, но изготовлялись необыкновенно вкусно. Например, коронным блюдом у Донона считалось вареное мясо с разными соусами. Но это было в своем роде художественное произведение. Варился как-то необыкновенно целый ростбиф и в таком виде подавался в зал. Здесь его торжественно резал на порции необыкновенно важный метр д’отель, другой не менее важный его помощник поливал тарелку соусом, а лакей разносил тарелки обедающим. Вторым коронным блюдом того же Донона было такое простое блюдо, как маринованная селедка, но она была такого качества и так приготовлена, что не уступала любой стерляди. Сельди эти по особому заказу ресторана засаливались в Голландии.
Современники высоко ставили петербургскую кухню. По их оценкам, не самый известный ресторан «Контан» превосходил лучшие немецкие. Петербургский «Кюба» не уступал парижскому. Нью-йоркские рестораны не могли сравниться с третьесортными заведениями столицы Российской империи.
В ресторанах общались, вели переговоры, устраивали дела. Так, у Донона можно было познакомиться со всем чиновным Петербургом с его однообразными разговорами о чинопроизводстве, с его придворными сплетнями, великосветскими скандалами и веяниями, которые шли из высших сфер. Это была бюрократическая вселенная, измеренная петровской Табелью о рангах.
Военный, аристократический, чиновный Петербург хорошо знал, что такое субординация. К этому приучали с детства. В учебных заведениях были свои мундиры, свой распорядок, свои негласные правила. Лицеисты носили мундир бутылочного цвета с красными обшлагами, с серебряным шитьем на воротнике. В старших классах он становился
