воды утекло, – согласился я.
Гайде вышла этажом раньше меня. Едва закрылась дверь лифта, как я запоздало хватился: надо было хотя бы узнать номер, где она остановилась. Не допетрил. У нее была стройная фигурка, большущие глаза, черные, как ночь, казалось, и вовсе без белков. Тело как пружина, упругое, ладно сбитое, округлое и аппетитное, как у латиноамериканок; и еще коленки, особенно, коленки, обезоруживающие коленки.
Хотя, уезжая из дому, я дал слово, что и краешком глаза ни на какую красотку не гляну, но мужское начало взяло верх, и, говоря образно, сидевший во мне бес подстрекнул, вернее, потащил меня на кривую дорожку измены. Правда, я еще не согрешил, но уже помышлял об этом. В душе моей разгорелась настоящая борьба. В священной книге говорится, что самый большой «джихад» – это борьбе человека со своими страстями. То, что я в такой душевной смуте вспомнил о священном писании, означало, что теперь не все зависело только от меня самого.
.. Она была куда моложе. Лет 25–26. Как говорил наш комедийный пожилой молодожен Мешади Ибад, я тоже был не промах, стоил ватаги молодых-удалых.
К тому же, во мне заговорили гены моего пращура Орудж бея, и дух его витал где-то, может, вокруг меня, и мое безразличие к прекрасному полу в Мадриде могло огорчить его.
Гайде была для меня милостью судьбы. Она могла бы помочь мне во многих делах. Я подумал, если смогу наладить отношения, то лучшей переводчицы не сыскать.
Вошел к себе в номер, прилег, полистал книжку, взятую с тумбочки. Бес теребил меня. И тыкал пальцем в нижний этаж, указывая на цель. Глянул на телефон. Цифра «О» – для звонка к портье. Так во всех отелях. Поднял трубку. Но позвонил не портье, а в Баку. Там трубку взял мой одиннадцатилетний сынишка, сообщил, что мать с моей дочерью ушла к тетушке. Спросил, когда вернусь. Я сказал, что дела у меня в порядке, и вернусь скоро.
– Купишь мне что-нибудь там, – попросил мой малыш.
– Что именно?
Подумав, он сказал:
– Голову быка.
Я обещал, добавив, что и сомбреро куплю. Он не знал, что означает сомбреро, я популярно растолковал, что это своего рода шляпа, пригодится, когда на пляж отправится. Он не понял и слова «шляпа», я вынужден был сказать, что это подобие зонтика, сынишка рассмеялся, мол, зонтик не надевают на голову, а держат в руке. Вот так-то. Положил трубку. Затосковал. Опять Гайде на уме. Набрал цифру «ноль» и на ломанном английском сказал, что мне нужно узнать номер комнаты сеньоры Гайде Расинас. «Just а moment» («минуточку») – отозвался тот и стал шарить в компьютере, – я слышал стукотню по клавиатуре, и вскоре он сообщил мне номер. Оказалось, она живет в номере аккурат под моим. Я погрузился в думу, приложив руку к челу, в позе печального восточного мыслителя, и просчитывал варианты. Допустим, я спускаюсь вниз, стучусь к ней, и Гайде прыгает от радости, приглашает меня войти приводит себя в порядок… Или же сонным голосом говорит, что не ожидала меня, извиняется и закрывает дверь. Вот такие сценки. Наконец, я сдался бесу и спустился вниз, прихватив купленное в магазине вино, хлеб, соленья, колбасу, – чего еще ждать от бедного странника? Главное – душа нараспашку. Оказалось, мой мандраж был зряшным. Гайде ждала меня. Говоря поэтически, мечтала о рыцаре на белом коне, не смыкая глаз на шестом этаже отеля «V Карлос». И Бог ниспослал ей меня.
…Итак, спускаюсь на шестой. А по дороге почему-то вспомнил неудачливого Саахова из «Кавказской пленницы». Ежели разольется красное «Лепанто», вид у меня будет похлеще, чем у киногероя. Тот кинокадр перед глазами.
Саахов в белом костюме входит в комнату к пленной прекрасной Нине, которую хочет взять в жены, а та дает пинка по подносу в руках «жениха», гвоздика оказывается в ухе у Саахова, а от красного вина сорочка покрывается «кровавыми» пятнами. При воспоминании этой сцены мне стало смешно от невольной ассоциации, но я уже стоял у двери Гайде, напрягся, как перед дуэлью. По сути, первое знакомство с дамой сравнимо с дуэлью. Из-за двери доносилась музыка. Скорее, телевизор. Я постучался в дверь. Она, напевая телевизионную мелодию, открыла дверь и:
– А… это вы?! – разинула рот.
В этом изумлении я уловил проблески радости и расхрабрился.
– Нет, это мой дух, – я рассмеялся. Должно быть, смех у меня хороший, и она, вторя мне, расхохоталась.
Она была в халате, наверно, собиралась ложиться спать.
– Я… сейчас! – не приглашая меня, побежала назад
Прошло несколько минут. Вернулась в ситцевом платьице с большими желтыми цветами, уже знакомом мне.
Но пятнышка на воротнике не было. Наверное, в лифте она перехватила мой пристальный взгляд, устремленный на ее платье и уже в номере устранила изъян. Платье очень шло ей. Поспешным переодеванием она, наверно, намекала на временность моего пребывания.
Когда мы допили вино, окутанное сигаретным туманом, была поздняя ночь. Гайде мне поведала о своей судьбе. Рассказывала, как в детстве она влюбилась в соседского мальчика, живописала, как они с девчонками со двора украдкой подглядывали сквозь щель в стене за купающимся юным кумиром, и я почему-то возревновал ее к давнишнему мальчику. Мне тоже надо было высказать нечто уравновешивающее. Сообщить о целях своего испанского вояжа. Услышав упоминание о Дон Жуане, она несколько оживилась.
– Стало быть… Дон Жуан… был твоим дедом?..
– Пра-пра, – отредактировал я.
Она заинтриговалась.
И я… рассказал об экзотическом пути Орудж-бея от Исфагана до Вальядолида, принятии им христианства, поделился соображениями о причинах этой метаморфозы.
– Если твой «Дон Жуан» азербайджанец, то почему он представлялся как перс?
– В те времена Иран именовался Персией. Переписка с европейскими странами велась на фарсидском языке. Сефевидские правители Персии-Ирана считали, что призвание азербайджанцев-тюрков – ратное дело, служение Марсу, а не Аполлону… Им подобает держать меч, а не перо. Потому Орудж-бей представился европейцам как персиянин, то есть иранец. Что им было понятнее, откуда он родом. Исторический Азербайджан охватывал большое пространство и по ту, и по эту сторону Аракса. И сейчас, в нынешнем Иране, проживают свыше тридцати миллионов азербайджанцев-тюрков… Фарсов там раза в три меньше…
Мои пояснения, похоже, восполнили пробелы в ее исторических представлениях. Она больше не задавала вопросов.
Время – заполночь. Пора, как говорится, и честь знать. Условились утром выбраться в город и посмотреть корриду. Я взял расходы на себя, но она воспротивилась.
– Кавалер, рассчитывающийся за даму, небескорыстен, – улыбнулась она, при этом, не сдержав зевка, прикрыла рот.
Откинула черные пряди назад и, прикрывая зевок, сказала:
– Спокойной ночи.
