— Хорошо, — усмехается, задвигает ящик и, как маленького ребенка, ласково дергает за щеку. — Мое ты сокровище, дай тебя обниму, — и рывком сажает меня на колени и в шутку сжимает в крепких тисках.
— Деда! — противлюсь я, закатывая глаза и вырываясь, — я уже не маленькая, чтоб сидеть на твоих коленях.
— Ладно. — Он, сжалившись надо мной, немного ослабляет объятия и смотрит на меня с хитрющими глазками. — Ну? Когда будешь знакомить со своим Игорем? Ты мне все уши прожужжала про него.
Резко подобравшись, я отвечаю:
— Во-первых, ничего я тебе не прожужжала: если ты помнишь, мы держали связь посредством писем. А во-вторых, мы с ним давным-давно расстались.
— Почему? — неожиданно серьезным тоном вопрошает дед, не сводя с меня пристального взгляда. О, этот взгляд! Пробирающий до души. Для человека, который привык жить с вечно танцующей в веселом ритме душой, такая серьезность поистине редкость. Но она всё же временами имеет место быть. В такие моменты дед серьезен как никогда; а глаза сами говорят за себя: раньше, будучи маленькой, мне казалось, что он растерзает всех моих обидчиков одним таким выстрелом в лицо. Стоит тому лишь посмотреть, как сейчас смотрит на меня.
А еще этот его взгляд имеет невероятное свойство разговорить любого человека.
— К твоему сведению, этот твой фирменный взгляд меня больше не берет, — фыркаю я, и в конце концов все равно отвожу взор.
— Я серьезно, Алекс. А ну посмотри на меня, — (и я смотрю), — это ты из-за него такая?
— Нет.
— Врешь, — и при чем так уверенно и твердо.
— Я же сказала, нет — значит нет, — утверждаю я.
Он еще какое-то время изучает мое лицо и заключает:
— Ладно. По крайней мере, ты веришь в то, что говоришь.
— Разумеется.
— Рассказывай, — просит он со вздохом, откинувшись в кресле.
— Я как раз это и собиралась сделать, но ты же мне не даешь. — Он выразительно смотрит на меня и я продолжаю: — Предупреждаю сразу, история тебе не понравится.
— Я это уже слышал, — отмахивается.
— София даже разревелась, когда услышала… то, что услышала, — сообщаю я неопределенно.
— Я не София. Я мужчина, и потому не настолько эмоционален. Живо рассказывай, — нетерпеливо требует он командным тоном.
— Хорошо, — пожимаю плечами и приступаю к докладу.
Обо всем поведав деду, я встаю с его колен и начинаю прохаживаться по кабинету. Ноги ужасно затекли.
— Александра, вы вообще в своем уме? — отмирает мой дед спустя пять минут молчания. — Как так случилось, что я узнаю об этом только сейчас?!
— Деда, если ты не забыл, я в коме валялась, — хмыкнув, оправдываюсь я. — Я никак не могла тебе сообщить. Даже мама не знала.
Дедушка встает и подходит ко мне, к уткнувшейся в одну из его коллекционных книжек, наобум взятую с полки.
— А потом? Почему потом ни строчки не написала? — с укором и в то же время с сочувствием.
— Деда, скажи мне, пожалуйста, зачем я, живая и здоровая, буду лишний раз тебя волновать? Твое сердце не выдержало бы такого. Ты бы с ума сошел там, у себя в Бразилии. Сломя голову бы несся сюда, чтоб лично убедиться, что со мной всё в порядке. Дед, посмотри на меня, — я красноречивым жестом обвожу себя, — со мной всё хорошо. Все обошлось. Жива, цела, здорова, невредима.
Глаза, с сомнением уставившиеся на меня, падают на книгу в моих пальцах. Он шумно выдыхает, чуть погодя выхватывает золотисто-бурый экземпляр, убирает в сторонку и молча обнимает меня. Нежно и мягко. Начинает гладить по волосам, тихо приговаривая:
— Сокровище ты мое, какой кошмар ты пережила… А как бы я пережил такую утрату? Нет, такое я бы точно не пережил.
Моя голова прижата к его груди. Мое обоняние улавливает тонкие нотки дедушкиного запаха, такого родного, такого… вечного. Все мое детство сопровождал именно этот запах. Всегда. Я никогда не понимала: это он сам так пахнет? Или его одежда? Аромат церкви. Да, похожее благовоние стоит в огромных церковных залах, где повсюду тлеют свечи, растекается жидкий воск и разлит в воздухе приятный яркий сандал. Я на миг закрываю глаза и перемещаюсь в детство, но услышав хлопок парадной двери, мы оба как по команде поворачиваем свои головы на звук.
— Мама вернулась со свидания, — говорю я.
— У меня к ней разговор tete-a-tete, — в свою очередь заявляет мой дед важным голосом.
Глава 14. Я устала разбиваться на осколки.
29 июня 2020.
Понедельник.
Кроме меня, этим утром никого нет дома. Тишина — услада для ушей — царит в каждом квадратном миллиметре моего дома. А внезапно наступившее спокойствие и вовсе оберегает мои хрупкие нервы и психику. В последнее время я заметила одну вещь: дышится необычайно легко, когда в окружении нет людей, которые постоянно перекрывают тебе кислород. Сегодня я намерена насладиться этим воздушным, приятным состоянием и не обращать внимания на раздражители, если тем прям не терпится появиться на моем пути.
Мама вчера в ночь вышла на работу, должна вернуться к десяти. А дед с утра пораньше поехал к Софии обрадовать своим приездом и о многом переговорить со своей сокурсницей, лучшим другом со времен университета. Им есть что обсудить. Например, его возвращение на должность директора библиотеки или его забавные, сумасбродные приключения, о которых он мне поведал вчера перед сном, или судьбу найденной в его столе рукописи. Кстати, оказывается, весной, когда я лежала в коме, вышла новая книга Достоевского, которая так сильно нашумела в литературном мире, что Софию пригласил какой-то известный литературный журнал для интервью. И к всеобщему удивлению, та даже не стала раздумывать над предложением, сразу же отказалась: посчитала, что не в праве ничего рассказывать о чужой вещи и выставлять заслуги близких ей людей как за свои. Рукопись же все это время хранилась у нее дома. Я ведь так и не успела забрать ее перед своим отъездом в столицу. Если честно, я вообще забыла про эту историю с романом, не до того было совершенно. Но в конечном итоге мир получил еще один признанный литературный шедевр, и это здорово. Наверное. Да, пожалуй, я бы со всем трепетом оценила это волнующее событие мирового масштаба, если бы была не равнодушна к автору, но увы, меня он как не интересовал, так и не интересует по сей день. Да и вообще, раз уж вспомнили про литературу, хочу отметить, что мои книжные вкусы кардинальным образом переменились. Многое из того, что я любила и ни единожды перечитывала, нынче не приемлю в качестве пищи для размышлений: любимые книги, как бы поразительно это не звучало, больше не волнуют мою душу. Чаще всего я ко всему остаюсь равнодушной. Из числа тех изданий, что я прочитала с момента своего приезда, ни одна не зацепила мое сердце, ни одна не оставила след в душе. Ничто более я не воспринимаю как нравоучение, пропускаю мимо ушей, или сознания, моральную сторону всех сюжетных линий. А последние две недели таких книг с "важной и глубокой смысловой нагрузкой" я вовсе не читаю. Неинтересно. Как-то так.