Представление об эволюции сочеталось и с определенным «прогрессизмом» чинов политической полиции. Категория «прогресса» периодически встречается в их делопроизводственной переписке как критерий для оценки эффективности деятельности как власти, так и представителей общественного движения (насколько те или иные действия являлись «прогрессивными»). Иначе говоря, служащие политического сыска совпадали с объектами собственного наблюдения в признании неизбежности прогресса, различаясь лишь в представлении о том, кто является его «двигателем». Если «общественность» приписывала эту функцию себе, то деятели политической полиции носителем прогресса считали государство. Так, С.В. Зубатов полагал, что самодержавная царская власть дала «России величие, прогресс и цивилизацию»270.
Дихотомия вредно-полезно (принцип утилитаризма) также использовалась чинами политического сыска для оценки эффективности деятельности, причем как общественных деятелей, так и бюрократов271.
Служащим политической полиции оказались близки некоторые основополагающие принципы марксизма. Представляется, что дело было не только в том, что распространение марксизма в России снижало популярность народовольчества272, в связи с чем первоначально даже была оказана определенная поддержка, в том числе финансовая, изданию марксистского журнала «Начало»273. Но дело также было и в совпадении идей. Так, чины политического сыска критиковали либералов за личный «эгоизм», полагая более важными нужды населения, «общественную пользу» в целом274. Они также полагали, что политическая позиция зависит от социального и экономического статуса определенной группылюдей, периодически называя эти группы «классами»275. «Убежденным материалистом» был директор Департамента полиции П.Н. Дурново, считавший, «что бессмысленно создавать институты до того, как социально-экономические условия созреют для них»276.
Идейная компонента в мировоззрении деятелей политического сыска, которую в общем и целом можно назвать «просветительской», дополнялась морально-этической составляющей. Различные общественно-политические явления нередко оценивались категориями, имевшими отношение не к политике, а, скорее, к сфере нравственности – «добро», «благо» или, напротив, «зло». Самое общее понятие, зафиксированное в циркулярах еще со времен III отделения, – «неблагонадежный», имело корнем слово «благо». Однако этим термином дело не ограничивалось. Делопроизводственная переписка работников политической полиции наполнена такими определениями, как «благомыслящий», «благовидный», «благонамеренный», «благодушный», «благоразумный», «благосклонный», «благотворный», «благие цели», «добросовестный», «доброжелательный», а также их антонимами (посредством добавления приставки «не-» – «неблагонамеренный» и т.п.). Популярными были и слова с корнем «зло»: «зловредный», «злонамеренный», «злоупотребления» и др. Особенно часто использовали такие морально-этические определения чины ГЖУ, что отражает специфику их восприятия общественно-политического пространства, описанную выше, и стало для автора этих строк одним из важных критериев для выделения жандармов в отдельную социально-профессиональную группу, не только не совпадающую в своих мировоззренческих ориентирах со служащими Департамента полиции, но и нередко им (ориентирам) противоречившую.
Итак, в среде чинов политической полиции корректным представляется выделить три социально-профессиональных типажа. 1. Департамент полиции наполняли законники-юристы, основы мировоззрения которых определялись юридическим образованием вкупе с большим опытом службы в рамках судебной системы, бывшей в России, по мнению их современников, наиболее последовательным воплощением «законничества» как бюрократической практики. В такой кадровой политике, вполне возможно, отразилось представление, что политическая полиция хотя бы в руководящем звене должна уметь отстаивать государственные интересы в борьбе с противоправительственным движением в правовом поле277. Этот тезис подтверждается проведенным исследованием278 и в заметной степени противоречит популярному в литературе утверждению279, что российская власть в целом боролась с оппозицией внеправовыми способами, а ее представители нередко обходили закон в своих партикулярных интересах. 2. Служащие ГЖУ в силу специфики своего образования и жизненного опыта были плохо приспособлены к осуществлению политического розыска, в том числе к вербовке секретной агентуры. Постановка политического розыска в ГЖУ, в том числе в тех губерниях, где эта функция осталась за жандармами и после создания сети охранных отделений, вызывала постоянные нарекания Департамента полиции. Представления жандармов об общественно-политическом пространстве, революционных течениях были, скорее, обывательскими и морально-нравственными, чем профессионально-политическими. В то же время именно из донесений чинов ГЖУ Департамент полиции черпал основную информацию о настроениях в губерниях; и если слабость ГЖУ в борьбе с откровенно революционным противоправительственным движением была очевидна для руководящей инстанции политического сыска, то, как представляется, включенность жандармов в губернскую жизнь могла быть их преимуществом в глазах Департамента, позволяя оценивать состояние публичного пространства на территории всей Российской империи. Так как в этом пространстве действовали преимущественно местные либеральные деятели, то это позволяло Департаменту полиции быть в курсе провинциальных и центральных общественных настроений. Делопроизводственная переписка политической полиции – это в высшей степени интересный и множественный «диалог» между представителями двух столь разных социально-профессиональных типажей по поводу того, что такое «либерализм» и насколько он является «угрозой» для «существующего порядка» в губернском и общероссийском масштабах. 3. В отличие и от служащих Департамента полиции, и от чинов ГЖУ третья выделенная здесь группа – бывшие секретные агенты, перешедшие на службу в политический сыск, – смотрели на все спектры противоправительственного движения, как откровенно революционного, так и более умеренного, «изнутри». Это задавало не только высокий фактографический уровень в их служебной деятельности, за что таких людей высоко ценили в Департаменте полиции, но и сугубо политические, модерные, трактовки общественных процессов, что отличало бывших секретных агентов и от аналитически-юридического подхода Департамента, и от традиционалистского, моралистского и обывательского видения жандармов.
