масло, которым эфиопские крестьяне смазывают себе волосы для защиты от солнца. Я же был иного мнения. По-моему, эта вонь происходила от законспирированных коз, наверняка в вагоне их было не две, а гораздо больше.
Наше вторжение в вагон третьего класса пассажиры встретили настороженно. Как только мы вошли, шум, разговоры, смех, крики — все сразу оборвалось, и в нас впилась сотня подозрительных глаз. Казалось, даже коты смотрят на нас из-под лавок. Так вот как относятся к иностранцам пассажиры третьего класса! Видно, Касса Амануэль — не единственный эфиоп, которого раздражают привилегированные ференджи.
Несколько секунд мы стояли, как пригвожденные к позорному столбу. Потом, не сговариваясь, одновременно повернули назад и быстро отступили в свой вагон.
Такой прием показался нам незаслуженным и обидным, потому что мы с большой симпатией относились к Эфиопии и эфиопам. Высказывания же пана Беганека в минуты раздражения о том, что в Судане нам было гораздо лучше, не имеют ровно никакого значения.
Касса Амануэль не удивился нашему быстрому возвращению. Мне даже показалось, что по его губам скользнула легкая усмешка. В ответ на жалобы он попытался нас утешить тем, что настороженность пассажиров третьего класса, безусловно, не относилась к нам лично. По его словам, эфиопские крестьяне очень редко сталкиваются с европейцами и любой белый человек ассоциируется в их сознании с войной, оккупацией и другими бедами, причиненными на протяжении нескольких последних столетий европейцами.
Все это звучало очень убедительно, но нашего настроения не улучшило. Чтобы развеять неприятный осадок, пан Беганек стал рассказывать Кассе Амануэлю о своих дружеских отношениях с семейством Махди и о том, как его любило местное население в Судане и Египте. А я в это время стоял у окна, прижав нос к стеклу, и грустно размышлял о сложных отношениях между людьми на земле.
Между тем пейзаж за окнами менялся на глазах. На голой каменистой почве стали изредка попадаться деревца и кое-какая зелень, плоская равнина местами взгорбилась холмами. Затем деревьев, вначале единичных, стало больше, и, наконец, поднялась сплошная черная стена леса. Теперь уже мы видели только зеленые холмы, поросшие низкими, густо переплетавшимися деревьями.
По земле неслись вздувшиеся потоки ржаво-коричневой воды, смешанной с землей, — дождь лил не переставая.
Касса Амануэль сказал, что в этом лесу очень много разных зверей, в том числе газелей и лисиц, после чего пан Беганек сразу же увидел своим соколиным взором скрывшееся в чаще леса стадо газелей. Он даже точно подсчитал их число: три крупных животных и четыре поменьше. Спустя некоторое время он заметил двух рыжих лисиц, а потом ему показалось, что между деревьями мелькнула пятнистая шея жирафа. Но в этом он не был вполне уверен. Поскольку я ничего такого не видел, пан Беганек подсмеивался надо мной, говоря, что для журналиста у меня не слишком острый глаз. При лом он держался так уверенно, что я до сих пор не знаю, как в действительности обстояло дело с этими таинственными зверями и в чем тут секрет: мое ли зрение оказалось слабее, чем у пана Беганека, или его фантазия — богаче…
В шесть часов вечера — в двенадцать по эфиопскому времени — мы прибыли на станцию Аваш, где нам предстояло заночевать. От всех других поездов на свете поезд Аддис-Абеба — Джибути отличается одной интересной особенностью: он двигается только днем, а ночью отдыхает, как человек. Почему это так, не мог объяснить даже Касса Амануэль. Может быть, французская железнодорожная прислуга все еще опасается ночных нападений итту и данакиль?
Залитая потоками дождя станция Аваш имела чрезвычайно жалкий вид: несколько маленьких деревянных едва освещенных строений, а вокруг — отвратительная хлюпающая грязь и кромешная тьма.
Выйдя из вагона, мы прежде всего пошли перекусить в буфет. Он оказался довольно скверным, но ужин нам подали сносный: жаркое из говядины с макаронами и сырые бананы на десерт. Молниеносно управившись с жарким, пан Беганек заявил, что после соуса вот любое европейское блюдо кажется ему пресным и безвкусным. Зато бананы понравились всем. Они в Эфиопии очень мелкие, не больше пальца, но кто их не пробовал, тот не знает, что такое настоящие бананы.
Соседи по купе — француз с усиками и швед-полковник — тоже ужинали в буфете, но за другим столиком. Они то и дело поглядывали в нашу сторону, и мне казалось, что разговор у них идет исключительно о нас.
После ужина буфетчик вручил всем ключи от Спальных комнат. Пассажиров третьего класса не было видно. Когда я поинтересовался, где они проведут ночь, Касса Амануэль коротко и с явной неохотой объяснил, что только немногочисленные пассажиры первого и второго классов обеспечиваются комнатами для ночлега, тогда как пассажиры третьего класса — а их гораздо больше — вынуждены спать в вагонах. Я вспомнил тесный, душный вагон третьего класса, и мне стало не по себе. Становилась понятна неприязнь эфиопских крестьян к привилегированным ференджам. Мне даже пришло в голову, что Касса Амануэль не пошел с на ми в вагон третьего класса, просто не желая показываться своим соотечественникам в обществе европейцев. В двухместной спальной комнате, где мы ночевали вместе с паном Беганеком, было душно и очень сыро. I Я сразу почувствовал приближение приступа астмы, — хорошо, что у меня остался еще один флакон проастмина, который удалось спасти в Хартуме от легкомысленной щедрости пана Беганека. Проглотив сразу две таблетки, я начал готовиться ко сну. Но, как оказав лось, зря. Сквозь шум дождя вдруг послышался протяжный жуткий вой, похожий на сатанинский смех. Сомнений быть не могло: гиены! Я сам читал в одной из книг об Эфиопии, что в окрестностях Аваша бродяг целые стаи этих неприятных животных. Мы уселись на своих кроватях и стали напряженно вглядываться а черный прямоугольник окна.
— Что же теперь будет? — спросил пап Беганек.
— Как это: что? Будем спать, — мне не хотелось придавать особого значения лаю.
— Но… да… В принципе вы совершенно правы, но…
Под влиянием какого-то импульса пан Беганек вдруг вскочил, подбежал к окну, распахнул его и, не обращая внимания на дождь, высунулся в темноту.
— Пан Альбии, что вы делаете?
Референт осторожно закрыл окно и обернулся ко мне. Несмотря на серьезное, даже озабоченное выражение лица, он выглядел презабавно в своей длинной белой ночной рубашке.
— Совсем низкий первый этаж, черт меня побери! — сердито проворчал он. — Могли бы более серьезно отнестись к безопасности пассажиров. Как вы думаете, пан редактор, гиена может пробить стекло?
— Паи Альбин, я вас не узнаю! — рассердился я. В Аддис-Абебе вы сохли от
