Чикас» или «Эль Конго Реал», или в барбершопах латиноамериканских кварталов по всей Америке. На подходах к красной двери с надписью «СТУДИЯ» имелась маленькая приемная, где Девчонки, вместе с другими приглашенными девушками, просиживали долгие часы на раскладных стульях. Стену украшали приклеенные скотчем фотографии звезд лейбла. В стене студии имелось окошко, и Девчонкам было видно, как духовики настраивают инструменты, а рядом на полу стоят бутылки со спиртным. Размером студия была с большую кухню; на стенах пробковое покрытие для звукоизоляции, в центре два больших RCA-микрофона и еще четыре – для музыкантов. Духовики сидели по одну сторону, ударная секция (барабаны, конги, тимбалы, бас) и фортепиано – по другую, кое-кто по случаю переполненности стоял, многим приходилось придумывать, где найти место. Центр всегда оставляли для певца. Вызвали Инельду. Настал ее час. Но семейное предание гласит, что в этой сказке, когда Инельда уже готовилась к прослушиванию, явилась переодетая принцем жаба и увлекла мою мать за собой.
О последовавших за этим событиях я знаю только потому, что в детстве любил, когда к родителям приходили в гости друзья. Взрослые ставили старую музыку, много пили и говорили о вещах, которые следовало держать под замком. Меня отправляли спать, я уходил к себе, прижимался ухом к двери и слушал, о чем говорят взрослые. Слушал, как мои здорово подпившие родители рассказывают истории о своей молодости. Мне было лет двенадцать, когда я во время одной такой вечеринки и услышал о Бобби el Pollo con la Voz[87] Арройо. На этого salsero «Оркестра Рекордз» возлагала большие надежды. Студия тратила на него изрядно денег, «мерседес-бенц» у него был надежным. Бобби ходил развязной походкой латиноамериканского любовника и держал себя так, будто он – последний стакан кока-колы в пустыне. Я слышал, что у Бобби хороший голос – не изумительный, но хороший. При этом Бобби был прекрасным поэтом-песенником, способным сочинять на лету, – второй Лаво, который незадолго до этой истории умер. Однако его аранжировкам требовалась доработка, да и выдающимся мелодистом он не был. «Оркестра Рекордз» намеревалась окружить его своими самыми яркими талантами, словно его дебюта с нетерпением ждала сама Вселенная. Выглядел Бобби сногсшибательно. Но своей рыночной реализуемостью он был обязан не столько миловидной внешности, сколько тому достойному гордости факту, что он, уроженец Соединенных Штатов, мог считаться сыном четырех латиноамериканских народов, и не каких-нибудь, а Большой Четверки. Его мать была наполовину пуэрториканка, наполовину кубинка, отец – доминикано-мексиканец. «Оркестра Рекордз» слышали, как кассиры трезвонили, что во всех американских, а в особенности североамериканских городах вроде Нью-Йорка, Чикаго, Майами, Бостона, округ Колумбия, и Лос-Анджелеса пуэрториканцы, доминиканцы, мексиканцы и кубинцы могли объявить Бобби el Pollo con la Voz Арройо своим человеком.
Мои родители, как и в большинстве семей, укрепляли меня в вере, что мама всю жизнь любила только папу, а папа – только маму. Это неправда. Про Бобби я знаю исключительно по сплетням, которые на вечеринках, по району и в церкви распространяют друзья, или же потому, что Сальвадор просветил меня насчет вещей, о которых я не имел понятия. Такие тайны лишь порождают еще больше тайн, когда их пытаются хранить. Я слышал, что моя мать влюбилась в Бобби до безумия. Они везде появлялись вместе: на пляже ли, на рынке «Ла Маркета», и мать приобнимала Бобби так, будто знала его всю свою жизнь. Летом они ездили на Кони-Айленд. Зимой катались на коньках на «Ласкер-Ринк» или играли в боулинг – да, в боулинг – в «Порт Ауторити» на 42-й улице. Но вечера были только для его концертов, на которых он пел сальсу и которые мать, если была в Нью-Йорке, не пропускала, а после концертов наставало время вечеринок, которые моя мама, а она тогда все еще жила с родителями, не посещала. Каждый раз Бобби говорил маме: «Sólo un chin, un chin, mami[88], всего на пару минут». Что означало: он пробудет там всю ночь. Мать оставалась предоставленной сама себе, но ее это не слишком заботило. Моя мама хотела замуж за этого парня; сочетаться браком не со Свидетелем Иеговы было вроде как не очень хорошо, но так мама хотя бы могла оставить дом своего отца, как предписано. Однако выйти замуж за Бобби было невозможно, потому что, вот незадача, у Бобби el Pollo con la Voz уже имелись и жена, и дети.
Карьера Бобби свернулась со скоростью некипяченого молока, потому что Эктор Лаво был и мог быть только один. Дебют Бобби в смысле продаж оказался смехотворным. Его сингл Apriétame La Cintura[89] не крутили ни «Супер Ки-Кью», ни «Ла Мега»; так же обошлись с ним другие испаноязычные радиостанции. Его менеджер угрозами добился от «Оркестра Рекордз» записи более танцевальной, по его мнению, Tirando a Pelota[90] – с тем же результатом. Вскоре начались проблемы и с концертами. Менеджер Бобби убедил «Оркестра Рекордз» рискнуть и взять на себя расходы по организации большого летнего концерта в Центральном парке. Дождь шел три дня, и когда наконец выглянуло солнце, на газоне собралось больше комаров, чем людей. Менеджер пытался добиться, чтобы «Оркестра Рекордз» ставил Бобби в концерты артистов с репутацией получше, но Бобби привлекал так мало зрителей, что другие артисты не хотели работать с ним. Когда в их концертах появлялся el Pollo con la Voz, они теряли деньги. Артисты взбунтовались. И пригрозили, когда их контракты закончатся, перейти в «Фаниа».
Но мама продолжала любить Бобби. После работы она запросто ехала на автобусе через весь город, из Испанского Гарлема в Верхний Вест-Сайд, в «Йогиз», бар в стиле кантри, – там Бобби пил целыми днями. Она сидела с Бобби el Pollo con la Voz Арройо в баре, где ни один звук, исходящий из музыкального автомата, не мог перенести Бобби в его оказавшееся провальным прошлое. Мама старалась оправдать его. На него слишком сильно давили. Во всем виновата «Оркестра Рекордз». Во всем виноват менеджер Бобби. Для релиза выбрали не ту песню. Прошляпили более удачные номера, которые подчеркнули бы красоту его голоса, песни, против заводного сальсового ритма которых невозможно было бы устоять. Вина, по мнению мамы, лежала на всех, кроме Бобби; по-моему, этот факт придавал ему святости в ее глазах. Чаще всего вечер кончался тем, что мама грузила пьяного Бобби в такси и везла его домой, к жене. И оставляла под дверью, надеясь, что жена его обнаружит. Мама никогда не сталкивалась ни с женой, ни с детьми Бобби, хотя обе стороны знали о существовании друг друга. А однажды, когда мама притащила пьяного Бобби домой, на двери ее ждала записка от жены Бобби: «Я терплю его, потому что он платит за квартиру. Но тебе-то он зачем?»
Однажды вечером, когда Дэвид
