горячо одобряет переворот.
«Свершилось непоправимое! — Рихард понимал, какое значение имеет переворот в Токио для Москвы. И в то же время мысли перескакивали на другое. — Неужели все повторится и в этой солнечной и изящной стране: разгул банд со свастикой на ременных бляхах, уничтожение памятников тысячелетней культуры, проволоки концлагерей?..» Как ни тяжело ему было здесь работать, но он полюбил эту страну, ее приветливый и философски–созерцательный народ. Хоть и приходится ему быть под чужой маской, но он друг этого народа. Он хочет отвести от него кровь и огонь войны. Война столь же опасна для Японии, как и для его Родины…
Мятеж, казалось, разрастался. Но время шло, и радость на лицах немецких дипломатов начала сменяться выражением тревоги.
— Да, заговорщиков более полутора тысяч, они захватили все центральные районы Токио, — делился Отт с Рихардом. — Но почему их не поддержала гвардейская императорская дивизия, морская пехота, жандармские части? Почему Араки открыто не возглавил «молодых офицеров»? Араки–хитрая лиса. Тут что–то не так…
Мимолетная встреча с Ходзуми Одзаки. Японский журналист, как всегда, спокоен. Коротко высказывает свое мнение:
— Заговор должен провалиться. Крупнейшие воротилы финансов и промышленности считают, что время для установления фашистской диктатуры и начала «большой войны» еще не пришло. Они на стороне «блока сановников». Кроме того, уже ясно, что заговорщиков не поддерживают офицеры военно–морского флота. Морское командование против «континентального плана» Араки. Оно за «оборону на севере и продвижение вперед на юге». То есть они за войну на Тихом океане. «Молодых офицеров» не поддержали и гарнизоны в других городах…
Рихард и Ходзуми прогуливаются по аллее парка, останавливаются у расцветших деревьев розовой мимозы. Со стороны может показаться, что они непринужденно болтают о цветах и поэтах.
— Но даже если заговор и провалится, все равно усилится влияние военных на внешнюю политику страны, — заканчивает Одзаки. — Какой бы ожесточенной ни была драка между группировками, они расходятся лишь в методах подготовки к войне и в сроках ее развязывания… — И не выдерживает: — Боже мой, куда они толкают мою родину!
В голосе Ходзуми глубокая горечь. Рихард понимает: Одзаки и он движимы одним чувством.
Одзаки оказался прав. Через четыре дня мятеж «молодых офицеров» был подавлен. Впрочем, не подавлен, а умиротворен. В призыве к заговорщикам правительство просило «неразумных детей» с миром вернуться в казармы, оговаривая, что оно даже оправдывает мотивы, побудившие их восстать. «Отдайтесь на милость — и вам ничего не будет, — говорилось в официальном обращении. — Мы поражены вашим мужеством и лояльностью. Вы можете подчиниться, не опасаясь, что вас будут презирать…»
Мятежники отступили. Их главари сделали себе харакири. Генерал Араки, тайный вдохновитель заговора, подал в отставку. За ним последовало и пятьсот других офицеров.
Но Одзаки оказался прав и во втором своем предположении. Заговорщики, потерпев поражение, добились все же успеха: вновь сформированное правительство во главе с бывшим послом в СССР, а затем министром иностранных дел
Коки Хирота стало опираться на поддержку фашистского офицерства. Наиболее влиятельные «умеренные» политики были устранены из правительства.
И на первом же заседании нового кабинета Хирота заявил, что он намерен начать переговоры с гитлеровской Германией.
Началась подготовка к заключению «антикоминтерновского пакта».
29
Наташа доложила:
— Товарищ комкор, Иван Иванович в приемной.
Урицкий, не отрываясь от бумаг, кивнул.
Иван Иванович, по должности помощник начальника управления, а по существу завхоз, застыл в дверях. Комкор поднял голову.
— Дом военведа на Софийской набережной знаешь?
— Как не знать! Номер тридцать четыре.
— Свободные комнаты есть?
— Только–только освободились… — начал Иван Иванович.
— Выбери большую, самую светлую, чтобы и для малыша подходила. Подбери мебель. Словом, надо устроить праздник.
Завхоз кивнул:
— Понятно… А на кого прикажете оформлять?
Семен Петрович помедлил. Потом сказал:
— На имя Максимовой Екатерины Александровны. Ее адрес: Нижне–Кисловский переулок, дом 8/2, квартира 12.
В доме на Софийской, большом, толстостенном, с широчайшими венецианскими окнами и широчайшими коридорами, Иван Иванович, согласно приказу, отобрал самую хорошую на его взгляд комнату — четвертый этаж, два окна смотрят на Москву–реку, на Кремль, прямо на Спасскую башню. Завез новую, еще пахнущую клеем мебель. И с хрустким ордером торжественно отправился в Нижне–Кисловский. В своей хлопотной работе он особенно любил эти торжественные и такие редкие моменты вручения ордеров.
Но на этот раз его ждало разочарование: дверь комнаты Максимовой оказалась на запоре. Каково же было удивление Ивана Ивановича, когда дверь не открылась перед ним ни назавтра, ни послезавтра, ни через неделю, две… Приказ есть приказ, и завхоз по дороге на работу и возвращаясь домой, днем и вечером наведывался в Нижне–Кисловский. Однако владелица ордера не спешила объявиться. Ничего не могли сказать и соседи.
— Представляешь? — поделился Иван Иванович с Наташей. — Кто она такая? Вроде и не наша?
— Наша, — ответила секретарь и, сама разволновавшись, препроводила его в кабинет комкора.
— На работе не поинтересовался? — прервал сетования Ивана Ивановича Урицкий.
На заводе секрет таинственного исчезновения Екатерины Александровны тотчас открылся. Оказалось, что она уже почти месяц не выходит из цеха. На «Точизмерителе» выполняется ответственный заказ, весь коллектив встал на вахту. А тут, как на грех, заболели двое бригадиров — сменщиков Максимовой. Чтобы не сорвать задание, Катя работала все это время за них, руководила по очереди тремя бригадами. Отдыхала тут же, в конторке, на железной солдатской койке.
Прямо в цехе Иван Иванович и передал Кате ордер и ключ от ее новой солнечной квартиры.
Вахта закончилась 13 марта. Катя переехала на Софийскую набережную. Взяла с собой из Нижне–Кисловского только самое необходимое. Но книги привезла все до одной — его книги и свои: Маркс, Энгельс, Ленин, Маяковский, Блок, Гейне… На русском и немецком. На полке выстроились в ряд глиняные фигурки.
А у окон, там, куда падали в полдень и не угасали до вечера солнечные квадраты, оставила свободное место…
С очередной оказией передала Рихарду письма. Рассказала об их новом чудесном жилище. В каждой строке радость и надежда. «Жду. Целую. Твоя Катя».
Через месяц пришел ответ, датированный 9 апреля 1936 года.
«Милая моя Катюша!
Наконец я получил о тебе радостную весть, мне передали твои письма. Мне также сказали, что ты живешь хорошо и что получила лучшую квартиру. Я очень счастлив всем этим и невероятно радуюсь вестям от тебя.
Единственное, почему я грустен, это то, что ты одна все должна делать, а я при
