деле, но, дабы не доводить до греха, озвучивать своих сомнений не стал.
Время было далеко за полночь, когда телефон Барышника начал разрываться от поочередных звонков мамы и бабушки, приехавших на несколько дней в Москву. Наконец, Ислам решился взять трубку, а мы, затаив дыхание, слушали чем все закончится.
– Алло… здравствуйте, нет, это Ислам. Володя? Володя спит… он сейчас не может подойти… да, он выпил лишнего и сейчас на кровати лежит в отключке… нет, сейчас вообще не вариант… мы его сами привезем, когда ему лучше станет… да, знаю я кто его дед… никто его не похищал… да, успокойтесь, пожалуйста! Хорошо, привезем… до свидания, – Ислам положил трубку.
– Бабка, – пояснил он, – ебанашка, думает, мы его похитили! Говорит, если до семи утра домой не привезете, всем пиздец будет. Утром дед приезжает.
– Надо будить этого хайвана.
– Пусть часок поспит еще.
К счастью через час или вроде того Вова таки вернулся к жизни.
Распрощавшись с Бабраком, мы вышли на улицу и стали ловить такси. Денег ни у кого не было, и мы решили ловить две тачки на всех в зависимости от маршрута, но даже при таком раскладе выходило, что едущим до конечной придется кидать таксистов. Мне выпало ехать с Барышником и Хуссейном, и я оказывался последним при любом раскладе. Впрочем, было уже все равно.
– Как ты? – спросил я Вову, когда мы погрузились к ничего не подозревающему грачу.
– Я в раю! – откликнулся Барышник, счастливый, что этот ад наконец-то закончился.
11
Прием на военную кафедру с Факультета мирового господства проходил еще осенью, в середине третьего семестра в трехзальном спортивном корпусе. Будущим военным психологам предлагалось пробежать трехкилометровый кросс на время и одиннадцать раз подтянуться на турнике – задача казалось бы не из сложных, но большинство представителей высокогорных кланов, учившихся со мной на одном курсе, явились почему-то вырядившись словно на похороны Аль Капоне. Сплошной массой в шерстяных черных пальто, свежевыглаженных брюках, блистая остроносыми летними туфлями, толпились они на расчерченной беговой дорожке, огибающей площадку с легкоатлетическими снарядами.
Первыми, разумеется, финишировали те, кто догадался явиться в кроссовках и, стоя возле засекающего время полковника, наблюдали за мучениями остальных.
– Хорошо бежит, – сказал насмешливо кто-то из ребят, глядя на заходившего на последний круг Фахри.
– Туфли жалко! – ответил я с горечью и отвернулся.
С перекладиной тоже возникли сложности – самые солидные из второкурсников, чей вес перевалил за сотку, а жопа была шире плеч, не могли подтянуться и раза. Однако, зло высмеяв их перед будущим взводом, наши солдафоны таки зачислили на кафедру всех желающих, невзирая на результаты. Занятия должны были начаться в марте. Нам всем предстояло коротко постричься и в следующие два с половиной года, напялив на себя нелепые офицерские гимнастерки и галстуки, убивать каждый понедельник на строевую подготовку, изучение устава и прочей херни под руководством неодупляемых вояк.
***
В первый понедельник марта, едва расквитавшись с зимней сессией, вместо факультета военного обучения я отправился в Австрию в надежде захватить в горах еще немного снега. Так, сначала проторчав на склонах, а затем в венских хойригенах, я вернулся в Москву к концу месяца и решил наведаться на войну.
Кафедра располагалась в здании социологического факультета, только вход на нее был с другой стороны здания. Нашим циклом руководили полковник Окорок и подполковник Пиздляев – бывшие военные летчики. Чисто внешне Окорок был типичным Собакевичем – прямолинейным и грубым амбалом, немного сутулым, с незатейливыми чертами лица и извечным прищуром, как у Доцента из «Джентльменов удачи». Впрочем, он оказался неплохим малым, чего нельзя было сказать о его напарнике Пиздляеве – скользком, но во всех смыслах страшно неповоротливом типе, с лицом сорокалетнего Батт-Хеда – узко-посаженными бегающими глазками и длинным, нависающим над тонкими губами, носом с лихо завернутыми крыльями ноздрей. Он отличался страстью к демагогии и патологическим неумением коротко и ясно выражать свои мысли. Так, за время пары он никогда не успевал прочитать лекцию целиком. Ознакомив нас с каким-нибудь понятием, он начинал буксовать, так и этак задрачивая одно и то же. У Окорока, напротив, вся лекция укладывалась минут в двадцать, после чего он чесал затылок и, не зная, что с нами дальше делать, рассказывал армейские байки или, наказав нам сидеть тихо, уходил в свой кабинет. Будучи нашим преподом, Пиздляев и сам учился на вечернем – получал второе высшее в МГЮА и, очевидно поэтому, считал себя светлой головой и ловкачом по сравнению с коллегами и тем более студентами.
Первый день на войне тянулся бесконечно. Я вернулся из отпуска с альпийским загаром, посвежевший и полный сил, но за девять часов военного обучения мне выебали весь мозг. Когда закончилась последняя пара и нам скомандовали разойтись, я, счастливый, что все закончилось, мечтал только поскорее попасть домой – но не тут-то было.
– Г.! – окликнул меня по фамилии Пиздляев, – задержитесь!
– Твой рот, – произнес я шепотом, глядя на спины своих удаляющихся сокурсников.
– Ну, Г., что мне прикажешь с тобой делать? – спросил Пиздляев, когда мы остались наедине.
– В смысле? – отыграл я дурачка, понимая, что за прогул месяца занятий с кафедры меня могли просто отчислить (что, впрочем, не влекло за собой никаких последствий на основном факультете).
– Ну, как, в смысле, – удивился он, – месяц пропустил, сегодня явился как ни в чем не бывало. Я по-твоему сплясать от радости должен?
– Отнюдь, я понимаю ваше недовольство и благодарен за разрешение присутствовать на занятиях, – улыбнулся я.
– Вот ты какой человек непонятливый! Думаешь так все просто – спасибо, тра-ля-ля?
– Ну, а что же еще я могу сказать?
– Тут не сказать – тут сделать надо! Мы с полковником Окороком пошли тебе на встречу. Теперь твоя очередь подумать, поразмыслить и дать взвешенный ответ, какую ты пользу кафедре можешь принести? Зачем нам тебя держать здесь?
– Ну, буду стараться, чтобы показатели росли, – я начал сомневаться вымогает ли он взятку или хочет трогать меня там.
Услышав это, подполковник, не сдержавшись, прыснул.
– Родители чем занимаются? – спросил он в лоб.
– А при чем здесь мои родители? – удивился я и на голубом глазу стал втирать ему о своей самостоятельности, – я уже совершеннолетний, сам за себя в ответе. Сам работаю, сам за обучение плачу.
– Ты? – подполковник взглянул на меня с сожалением, – ну и где ты работаешь?
– В торговом представительстве посольства Австрии, – гордо ответил я.
– И много платят?
– Пятнадцать тысяч.
– Ну, и чем
