костяной панцирь.
Впрочем, когда они выехали на широкую бобину шоссе, ее настроение улучшилось. В конце концов ей не на что жаловаться: этим утром она юна и свободна, рядом с ней друзья и тот, в кого она влюблена. Вечером они будут гулять по новому для нее городу, танцевать, смеяться, это сблизит их еще больше… Такие моменты не повторяются, их надо ловить за хвост, как вертлявого воздушного змея – она отлично знала это из книг и фильмов.
Пьетро нашел в бардачке диск Queen и звонкий голос Фредди наполнил салон, как пение детей на воскресной службе обожествляет храм. Ева удивилась, когда Карлос неожиданно чисто начал подпевать «Богемской рапсодии», а потом все остальные подхватили, быстро разобрав роли: Пьетро взял на себя крики «Галилео», а они с Густаво пели в более быстрой части. Потом было много другой хорошей музыки. Они наперебой делились своими любимыми песнями, перебивая друг друга как на ушедших в прошлое посиделках в кафе Remor.
– Знаете, какая песня, по-моему, ярче всего выражает суть любви? – сказал Густаво, поглядывая на них в зеркало заднего вида.
– «I want to be alone?»53 – пошутил Карлос, невольно заставляя Еву напрячься.
– Какой же ты невыносимый циник, Карлос, – надменно сказала Анна-Мария.
– Я имел в виду «There is a light that never goes out»54. Когда он говорит, что смерть рядом с любимой, если в них прямо сейчас врежется большой грузовик – лучший способ умереть, – сказал Густаво, намеренно резко выворачивая руль.
Все невольно вскрикнули от испуга и стали ворчать на него, а Ева подумала, что это было чертовски верно сказано. Она и сама любила песни The Smiths, пронизанные лениво-отстраненной меланхолией с оттенком светлой суицидальности в мягком голосе Моррисси. «Наверное, в эту секунду он подумал о Мэри» – пришло ей в голову.
Сегодня кто-то сверху будто специально включил для них свет поярче: то было солнце, излучающее весну – ослепительно-желтое в середине с персиковой дужкой. Справа от них всегда было озеро, расширяющееся все больше по мере того, как они отъезжали от Женевы. Они на время съехали с шоссе, чтобы проезжать сквозь маленькие игрушечные города – Ньон, в котором в виде полуразрушенной арки оставил след сам Цезарь; узкий, как горлышко бутылки Гланд; Морж с его цветочными парками и фестивалем роз. Во многих городах шумели воскресные ярмарки, пестрели прилавки блошиных рынков. Люди шли по набережной, держа в руках рожки с мороженым и пакетики с жареными каштанами, словно это были самые вкусные угощения на свете.
Потом пошли города покрупнее: вечно меняющая рельеф Лозанна – Густаво даже устал вертеть рулем, то взбираясь в горку, то падая вниз. Веве – город Шильонского замка и Чарли Чаплина. Анна-Мария смеялась над одной из главных достопримечательностей города – огромной железной вилкой, воткнутой в монолит воды. Гордый Невшатель с кремовыми стенами и медовой часовней, отмежевавшийся от Женевского озера, чтобы создать свое. Ева мечтала увидеть джазовый Монтре, но им пришлось свернуть, не доезжая до него.
– Не волнуйся, когда-нибудь еще обязательно съездим туда, – пообещал Карлос.
«Хорошо бы на этот раз наедине» – подумала Ева.
Ближе к Берну они заметили, как все дорожные указатели резко сменили нежность французского на грохот немецкого – будто они попали в другую страну, где шутки с законом плохи. Все чаще попадались тоннели, пробитые в горе – Ева испытывала легкую клаустрофобию, когда они застревали там на несколько минут.
– Значит, ты еще не ездила через Монблан, – успокоил ее Пьетро, – тот тоннель куда длиннее. И однажды там загорелся грузовик, надолго забаррикадировав доступ спасательным службам.
– А еще в Монблан дважды врезались самолеты, – добавил Карлос.
– Спасибо, теперь мне будет страшно там ездить, – ответила она.
– Это еще что! – сказал Густаво, – вы разве не слышали про самый длинный в мире тоннель, что недавно построили тут? Он даже длиннее того, под Ла-Маншем, и целых пятьдесят семь километров идет через горы.
– Никогда там не поеду! – содрогнулась Анна-Мария.
– Почему? Все же продумано, – пожал плечами португалец.
Наконец они выехали на центральную улицу Берна – города, который больше походил на настоящую Швейцарию, чем интернациональная Женева. Путь им тут же преградил целый строй людей с круглыми глиняными масками на головах и музыкальными инструментами в руках. Пьетро открыл окно, впустив в машину утробное, маршеподобное стенание труб.
– Смотри, это же Бобы Марли! – захохотала Анна-Мария, высовываясь из салона и приветствуя марширующих воздушными поцелуями.
– Вот они заморочились с костюмами, – восхищенно и немного завистливо присвистнул Пьетро.
Они оставили машину у заранее забронированной гостиницы («Нам повезло, что все еще не раскупили» – сказал Карлос) и вошли в уютный, пропахший лимонным освежителем холл. В дверях они столкнулись с мужчиной, наряженным большой зеленой обезьяной с трубкой в зубах.
– Будто попали в другую реальность, – сказала Ева, – где все выпустили наружу своих монстров.
– Тебе не стоит так много общаться с Карлосом, – сказал Густаво, подмигивая ей. – ты уже говоришь как он.
Она покраснела. Ей даже не приходило в голову, что кто-то из друзей мог заметить, как сблизились они за последнее время. Она мельком посмотрела на Анну-Марию, гадая, расслышала ли та, но она безмятежно улыбалась, рассматривая холл отеля, украшенный еловыми ветками, оставшимися тут, как воспоминание о зиме, не успевшей уйти слишком далеко. Ева тоже не хотела забывать эту зиму, полную сладко-неопределенных встреч.
Девушка на ресепшене с сильным немецким акцентом и безупречной прической выдала им ключи от номера и пожелала приятного пребывания в отеле, где «когда-то останавливался сам принц Чарльз».
– И что нам теперь, на цыпочках тут ходить? – с легким презрением бросил Пьетро, едва только они отошли от нее.
Их смежные комнаты оказалась мансардой с перегородкой посередине, со скошенными потолками и двумя большими окнами, щедро пропускающими дневное янтарное солнце. Из них открывался вид на ровно расстеленный внизу ковер коричневых черепичных крыш на фоне туго натянутого голубого неба. Тут же послышался радостный перезвон колоколов из высокой узкой церкви с другой стороны площади. Сверху можно было подумать, что под окном раскинулся другой век и нужно лишь спуститься, чтобы попасть в бытовую картину Брейгеля55.
– Вы только посмотрите, как здесь красиво и высоко! – восторженно воскликнула итальянка, кружась по комнате.
«Что-то она переигрывает», – с досадой подумала Ева, за время отъезда подруги успевшая отвыкнуть от столь бурного проявления чувств. Она покосилась на Карлоса, надеясь не встретить его улыбку, обращенную к Анне-Марии, но он задумчиво теребил часы на руке, не глядя ни на нее, ни на итальянку.
– Ну что, переодеваемся и в город? – хлопнул в ладоши Густаво, сам себя назначивший на роль старшего, коим, собственно, и являлся.
Они разбрелись по комнатам и облачились в костюмы. Когда Анна-Мария вышла из туалета в платье Алисы в стране чудес, Еве показалось, что это самый элегантный наряд, что она на ней видела – странно, что именно он был карнавальным.
– Отлично выглядишь! – сказала она искренне.
– Ты тоже, – улыбнулась итальянка, разглядывая черную монашескую не по-монашески короткую рясу, которую надела Ева, – парни с ума сойдут.
Она была права. Густаво, Пьетро и Карлос встретили их восхищенным свистом, даже последний улыбнулся, задержав взгляд на ногах Евы, обтянутых черными чулками. Сам он, как и обещал, не переодевался – черные джинсы и синий свитер. В руках – узкая лента черно-фиолетовой карнавальной полумаски. «Невыносимая скука» – подумала Ева. На Густаво был белый фрак, широкий черный плащ с алой подкладкой и вставные клыки. Вместе с его иссиня-черным длинным хвостиком это выглядело убедительно. Она неожиданно поняла, насколько он красив.
– Надеюсь, ты сегодня никого не обратишь, – сказала ему Ева.
– А ты никого не совратишь, – парировал он, – а то знаю я этих молодых монашек…
Пьетро удивил всех, выбрав полосатый костюм тюремщика. Долговязый, нескладный, он больше походил на проигравшегося картежника или на плутоватого персонажа в исполнении Челентано, чем на сурового надсмотрщика. Они смешно смотрелись вместе – Алиса,
