мы уезжаем! Уныло оставаться! Не потей, Васькин! Ку-ку, не парься боком!
Пожелала она, не оборачиваясь.
Шнырова удалилась, а еще стоял, смотрел на реку. Потом вспомнил. У нее сегодня день рождения был. У Шныровой.
ИЮЛЬ
Потомки под дубом
Июль едва начался, однако, яблок завязалось невиданное количество. Яблоки не покраснели и еще не начали наливаться, и размером они были с орех, но уже ломили ветки, издали казалось, что яблок на дереве больше, чем листьев.
Я вынес под яблоню раскладушку, устроился удобнее, с подушкой, фанеркой, с бумагой и ручкой, в тени. Собрался все-таки нарисовать карту Туманного Лога. Нарисовал Козий колодец. Из колодца выставилась пиявка. Чтобы было понятно, что это именно пиявка, а не огромный червь, я пририсовал треугольные зубы. Получилось. Я начал выводить тополя, но тут позвала мама.
– Хватит валяться! За огородом последи лучше…
– Хорошо.
Мама продолжила шить трусы, а я отложил карту и последил за огородом, хотя следить особо нечего – вытащил в грядки поливалку, включил насос и смотрел, чтобы шланг не лопнул. Поливалка свистит, радуги сияют, петрушка растет. А как огород польется, надо тащить шланг и поливать сад, труды.
У нас пятнадцать яблонь, четыре вишни, крыжовник, смородина без счета. Облепиха, из нее делают масло, если горло болит или о печку ожегся – в самый раз, в этом году крупная, как виноград. Минут на двадцать в саду работы. Оно, конечно, можно и не поливать, само прорастет, но если без воды, то может загорчить. А как все полил, так и свободен. Не то, что раньше. Отец, когда приезжает в отпуск, любит вспомнить, как в детстве пластался от зари до зари. То сено корове запасать, то коз у Сунжи пасти, то картошку окучивать и жуков обирать, то дрова колоть как папа Карло. А дедушка, когда жив был, рассказывал, как он пахал на быке.
Мама тоже вспоминает о детстве: рассказывает о козах, прополках, сборе черники и клюквы, а еще они валенки валяли, и мама отвечала за шерстобитку. Поэтому мама смотреть на безделье не может. Вот и сейчас – услышала, что насос перестал гудеть, выглянула в окно, увидела, что я опять в раскладушке валяюсь, и немедленно мне трудов придумала, чтобы не расслаблялся и помнил о корнях.
– Яблоню подставь, – сказала из окна мама. – А то ветки обломаются, до августа не достоит.
– Мы с Наташей гулять собирались. Знаешь, там дуб такой растет…
– Вот сначала яблоня, а потом пусть дуб. И баннер. Сколько можно про баннер говорить, а?
– Ладно, ладно, яблоню подставлю.
– Так сейчас подставь, а не послезавтра!
Я лениво отправился в дровник.
Дрова у нас справа, от земли под потолок, два года назад четыре машины перепилили, а слева тес. Доски, брус, бревна, горбыль, в углу слеги. Два года назад отец собирался поднять под тополями беседку с верандой, чтобы сидеть по вечерам, пить чай и любоваться простором. Мы начали копать в апреле под сваи, но в июне отцу предложили работу, и он уехал на север. Материалы не пригодились. То есть пригодились, но не так.
Я выбрал доски, выволок на двор.
Урожайный год.
Много ума подставить доски под яблоню не надо, но я не спешил, долго бродил между деревьями, высматривая правильное место и изображая затруднения. Взял топор, постучал по доскам для виду, подставил под ветки. Вытер со лба трудовой пот, и тут из-за угла дома показалась Дрондина в брезентовом комбинезоне и с жареным хлебом в руке.
– Привет, Граф.
– Здравствуй, Наташ.
Руки у Дрондиной, зажили, но оставались красными, Дрондина обошла вокруг яблони, вздохнула.
– Бабка Шнырицы в прошлом году приезжала, – Дрондина откусила от хлеба.
– Помню.
– Тогда тоже яблок наспело, – Дрондина жевала. – Старая Шныриха собрала их и выжала сок, целых две бочки. А потом она этот сок скислила в уксус.
– И что? – не понял я.
– Целая бочка получилась, – Дрондина поморщилась.
– И что?
– Как Шнырица пару в школе получала, так ее бабка в бочку с уксусом сажала.
– Зачем?
Дрондина доела бутерброд и доверительно сообщила:
– Чтобы лучше училась.
Дрондина счастливо вздохнула и добавила:
– Но не помогло. А ты что делаешь?
– Подпираю яблоню, – пояснил я.
– Подпирай-подпирай. А у нас уже две ветки треснули.
Яблоня, подставленная с четырех сторон досками, выглядела живописно, Дрондина это оценила.
– Похоже на этого… который странные картинки рисовал… Яблоня, как на костылях… Забавно…
– Ты не забыла? – спросил я. – Сегодня к дубу идем.
– Про дуб не забыла, а дубину забыла. Сбегать?
– Да не надо…
Комбинезон был Дрондиной не по размеру, наверное, отцовский.
– А чиканожка не пойдет?
Я сходил в сарай, вынес большие садовые ножницы. Года уж три как назад моя мама хотела сделать альпийскую горку и накупила разных садовых прибамбасов, секаторов, рыхлителей, спецлопат, спецмотыг и суперграблей. Но потом отец плюнул на кочегарство в Никольском и уехал на вахту, и мама от ландшафтных идей отказалась, а вся эта дребедень так и ржавела до сих пор в сарае.
Я вручил Дрондиной ножницы.
– Ну, пусть идет, – Дрондина щелкнула лезвиями. – Пусть…
Себе я выбрал пилу.
– Она все равно увяжется, – размышляла Дрондина, ухмыляясь. – Она сама по себе жить не умеет, если Шнырова остается одна, она спину чешет.
– Как? – не понял я.
– Ну, вот так.
Дрондина почесала спину ножницами.
– Шныровы сами ничего не могут придумать, – чесалась Дрондина. – Мой папа купил семена вешенок, чтобы зимой выращивать – так папаша Шныровой тоже сразу купил. Моя мама купила швейную машинку – и Шныровы сразу.
Вообще-то швейную машинку мы первые купили, и трусы моя мама первая шить начала, но я не стал с Дрондиной спорить.
– Ты знаешь, что они трусы шьют с китайскими матюгами?
Дрондина умеет удивить.
– Они в Интернете заказали китайскую материю с иероглифами, а там иероглифы все матершинные. А они из нее и пижамы для детских санаториев шьют!
– Ужасные люди, – согласился я. – Мы идем к Пушкинскому дубу, ты помнишь?
– А ты знаешь, что их в девятнадцатом веке собирались выселить?!
– За что?
– За заразу! Ихняя прабабка ездила в Уржум и привезла тифозную вошь!
Про вошь
