Картина не оригинал, но это не важно: нельзя было явиться с пустыми руками.
Папы на месте не оказалось… Дверь открыла Рокнесса – сейчас ей было семь лет и выглядела она несчастной и осунувшейся, как крепостная девка в услужении Салтычихи…
Рокнесса безразлично изучила самодовольное лицо брата – и ушла оповестить мать.
Мама задумчиво замерла у окна – мерцала, как далекая, недостижимая звезда в равнодушной космической тьме… На ней – черное атласное платье с глубоким прямоугольным вырезом, колье из белого золота и серьги-подвески с рубинами. На ногах – серебристые туфельки. На голове высилась – как ядовитая улитка-конус – поднятая контролем прическа.
Мать была прихорошена, будто собиралась в свет. Она одевалась так каждый день в ожидании возращения мужа…
Мама приняла Эдварда без улыбки – и даже мельком не взглянула на его подарок. Приказала приставить Левитана к стенке… Затем кивком головы указала на кресло.
Эдвард покорно сел – а сама она грациозно приземлилась в углу дивана, напротив. Закинула ногу на ногу – и закурила сигарету на длинном эбеновом мундштуке. Минут пять молча смотрела на сына – три года его не видела.
Эдвард улыбался – и ей это не нравилось…
– Как твои успехи, мой мальчик? – спросила она.
Эдвард считал, что теперь ему есть, чем крыть.
Он в течение получаса рассказывал про свои достижения на поприще умиротворителя – он в топе, в первой двадцатке рейтинга. Затем – про поимку редчайших взрослых сфер. Теперь Эдвард – один из самых молодых крестных в новейшей истории «Айсы».
Буквально через несколько дней организация устраивает в его честь банкет. Ему по всем приметам уготовано великое будущее…
Мама может наконец-таки им гордиться.
В заключение Эдвард похвалился поэтическими успехами – прочитал ей стихотворение «НЕТ»…
Мама стряхнула пепел на пол – и осклабилась.
На вид ей было не больше двадцати пяти. Прекрасна, как Венера. На правой щеке чернела стильная родинка…
– Сынок, понимаешь… – протянула она. – Твои стихи как пролежни… Они у тебя от безделья. Ты подумай… Как о славе и почете может мечтать юноша… который днями напролет сидит на пятой точке – и сочиняет эти… вирши? Не пиши больше ничего, сделай милость.
Затем она сказала, что Эд конечно молодец, но в ее времена поимка взрослых сфер считалась, мягко говоря, бытовой ерундой… Он по-детски наивен и простодушен, раз думает, что это в принципе достойно уважения…
Успехи умиротворителя впечатляют, но их нельзя занести в портфолио – это по сути низкий и туповатый труд… Эдвард похож на дворника, который бахвалится тем, как замечательно он вымел двор.
А что он станет самым молодым крестным – так ведь и она крестная: крестила и усыновила его, Эдварда, – о чем они с мужем не устают сожалеть…
Эдвард снова ее разочаровал. Впрочем, почему снова – она уже и не ожидает от него чего-то стоящего…
Просто смириться с этим тяжело. Столько трудов на него потрачено…
Ему нужно повзрослеть. Срочно. Показать, что он настоящий мужчина – а не ребенок-переросток в облачных штанишках…
А за подарок спасибо – но впредь не стоит дарить всякую… мазню, которые Эд по невежеству посчитал искусством.
И пусть уже вылечит свою крапивницу – смотреть на него мерзко.
// В айсе родители унижают детей и обесценивают их заслуги.
Эдвард не помнил, как выбрался из отеля.
Ему было плохо. Он чувствовал себя брошенным и чрезмерно опустошенным. Разочарованным и разваливающимся – как худо склеенная обувь из Китая.
Его затопила тоска одиночества и чувство, что он никому не нужен. Хотелось убежать – просто подальше.
Туда, где никого нет.
Это чудо, что он не разбился на обратном пути, так как на дорогу он почти не смотрел. Эдвард ехал и думал – ехал и чесался, зудело все тело. Если бы трассу перебегала кошка – он бы с радостью ее передавил…
Так всегда случалось после бесед с родителями – так отчего же он раз за разом к ним возвращался?.. Зачем? Чтобы в очередной раз получить в лицо порцию грязи?
Чтобы ему напомнили, что он никто – и никем помрет?..
Как паразит…
Он вспомнил, как в тринадцать лет проник на крышу Коммерцбанк-Тауэра в центре Франкфурта-на-Майне – одного из самых высоких зданий Европы. Туда не пускали – но айсайцу с контролем все преграды нипочем. Подойти к краю оказалось до безумия страшно – высота там более 250 метров, а ограждения малые.
Ветер свистел и сдувал: любой порыв – и ты летишь вниз головой.
Но Эдвард превозмог страх. Он встал на самый край – и стоял до тех пор, пока боязнь не утихла.
Он справился – стал сильнее. Эдвард гордился собой.
Но затем на смену страха пришло другое чувство – одиночество, ноющая пустота внутри. Эдвард стоял на крыше небоскреба и думал: «Вот сделаю шаг – и все… Меня нет».
Кто прольет слезу? Кто его помянет?..
Родители – те пожмут плечами и заведут нового ребенка… А больше он никому не нужен.
Мир не замечал его жизни. И тихой смерти – тоже не заметит…
И в тот момент Эдварду стало так же плохо, как сейчас, когда он был за рулем.
Тогда он уселся на край – и, болтая ногами над пропастью, всерьез задумался: а не спрыгнуть ли?..
Его проверки на храбрость, успехи и достижения – бессмысленны. Зачем он это делает?..
Захотелось. Разом. Все. Закончить.
Он начал представлять себе, как заваливается. Съезжает с кромки – и падает…
Проносится мимо десятков окон – а люди за стеклами в ужасе открывают рты. Из их рук медленно валятся кофейные чашки – прямо на финансовую отчетность. Они подбегают к перилам – и смотрят вниз, охают.
На асфальте – под исковерканным детским телом – расплывается багряная клякса. Толпа сбирается, люди прикладывает ладони к губам…
Эдвард улыбнулся.
Да, все вдруг обратят на него внимание… Станут пересказывать друг другу истории о бедном подростке-суициднике, которого довела до ручки жизнь…
Он будет им сниться.
О нем напишут в газетах, снимут выпуск новостей. Может быть, его смерть настолько повлияет на кого-нибудь, что оставит психологическую травму…
До самого вечера Эдвард глядел под ноги, представлял свою смерть и ее последствия – и счастливо улыбался…
Пустота внутри постепенно исчезала – а на ее месте разливалось тепло.
Эдвард не стал прыгать – не стоило убиваться ради того, чтобы его заметили на пару секунд. Тем более сам он этого не увидит.
