Мгновенно похолодевший ветер кидает в лицо пучок жёлтых листьев.
И я утешаю себя: близится осень. А в золотую пору люди куда более склонны к депрессиям и фатализму.
Но точно знаю: нет никакой судьбы, идущей по пятам, кроме той, которую мы создаём для себя сами… И это знание придаёт мне сил.
Дорога гладкая, по краям тянется редколесье с увядающими уже полянками, весело щебечут птицы и во всю мощь старается солнце.
Если отбросить всё случившееся накануне, у меня полно поводов улыбаться — ведь я еду на настоящую средневековую ярмарку! Обычно герои фэнтези-романов отправляются за покупками, я же — собираюсь торговать.
Кстати, не мешает узнать, как здесь обстоит дело с торговлей? А то я имела недолгий и нерепрезентативный опыт. Может, Элиолл мне чем поможет?
— Ты бывала прежде на ярмарках?
Она не реагирует, внимательно рассматривает и крутит в руках горшок.
— Плохой… — произносит она и… швыряет посудину через бортик повозки!
— Эй, что ты делаешь? — возмущаюсь я, заметив, что Элиолл потянулась за новым горшком.
— Избавляю тебя от брака. Тот, кто делал эту посуду, совсем не старался. Горшки на выброс… Вот, и этот тоже…
Дзень… дзень… дзень…
Избавительница нашлась!
Останавливаю Философа и требую:
— А ну слезай! Так я до ярмарки с одними черепками и доеду!
Она мотает головой:
— Лучше с черепками, чем потом позорится и глазами хлопать, когда ярмарочный поверяльщик нагрянет! — заявляет она, вздёргивая нос и не собираясь вылезать из повозки. — Знаешь, какой он строгий! И всё видит! Уж ты мне поверь! Мой дядюшка герцог таким поверяльщиком был!
Зря я злюсь. В словах Элиолл есть логика. Моим девизом всегда было: «Только качественный товар!» Это спасало от скандалов, которые всё время случались у коллег по бизнесу.
Поэтому извиняюсь:
— Ты права, зря я вспылила, прости. — Спрыгиваю вниз и говорю: — Давай рассортируем товар.
Отвожу Философа подальше от дороги, на одну из полян. Здесь мы с Элиолл расстилаем холщину, которой прикрыта керамика, и начинаем разбирать.
Ну, Ландар! Ну, халтурщик! Половина товара в трещинах, выщерблинах, буграх, некоторые горшки и вовсе кривы и косы, даже за дизайнерские не выдашь, явный брак.
Когда он творил, я лишь наблюдала со стороны. Не вмешивалась. Доверяла ему полностью — он же профи, гончар. Я гончарный круг в его доме первый раз увидела. А надо было проконтролировать! Кто же мог подумать, что он окажется таким несерьёзным и наделает откровенной лажи, которая выглядит как дешевая китайская подделка.
Мы разделили товар на три кучки: в одну пошли бракованные изделия, в другую те, что ещё можно как-то исправить или продать со скидкой из-за незначительных повреждений и, наконец, третья, совсем маленькая, в ней-то и оказались «здоровые» горшки.
Оглядываю деяние наших рук и невольно сжимаю кулаки, тяну:
— Ландар! Убью!
Элиолл качает головой:
— Он не виноват, его учили сражаться и править, а не горшки делать.
Хмыкаю.
— Знаешь, даже если допустить, что твоя история — правда…
— Она — правда, без «допустить»! — дерзко перебивает Элиолл и задирает нос. На минуту в ней проскальзывает нечто царственное, гордое, то, что не сыграешь. И я бы даже поверила, что она и впрямь принцесса. Но тот ржавый обруч, принятый ей за корону — скорее некая версия «донкихотства», чем действительно благородное происхождение. Похоже, кто-то перечитал сказок. Но мне сейчас не до споров.
Вскидываю руку и говорю:
— Хорошо, верю, — врать ей легко, она верит тоже, расплывается в улыбке, откидывает замызганные локоны со лба. — Но даже если так, мог бы и освоить новое ремесло. Знаешь, мой отец любил повторять: «Нет такого слова “не могу”, есть — “не хочу”». Так что нет ему оправдания…
— Постой, твой отец же…
Её перерывает испуганный крик Философа, ослик шарахается в сторону, задевает крайние горшки. Хорошо хоть бракованные.
Философ жмётся к деревьям, косит в сторону. А прямо на нас несётся чёрный вихрь.
Чем ближе вихрь, тем отчетливее я вижу всадника. На чёрном, как ночь, коне. За спиной наездника реет плащ — словно ветер подхватил и полощет саму тьму.
Мужчина мчится прямо на нас, а Элиолл замирает, словно её «застанили», как в какой-нибудь компьютерной игре. Прямо-таки живой истукан. Кажется, даже не дышит и не моргает.
Всадник и лошадь движутся странно, зигзагами. Словно… словно пьяный водитель на дорогах моей необъятной родины.
Я пытаюсь оттащить Элиолл, но не успеваю. Мужик налетает на нас, превращая весь товар в керамическое крошево, задевает меня, отчего я падаю и качусь по траве, ударяясь в итоге головой о камень.
Но прежде, чем улететь во мрак, слышу душераздирающий вопль Элиолл и вижу, как её хватают за талию и перегибают поперёк седла.
Потом только топот, дрожь земли и полёт в небытиё…
— Бесполезная жена! — бурчат над ухом. — Ничего нельзя поручить!
Меня куда-то несут, бережно укладывают, накрывают дерюгой. Под боками хрустит солома.
Я с трудом разлепляю веки, голова болит так, будто в затылок вбили железный штырь. Издаю жалобный стон, хватаюсь за ушибленное место и ругаюсь сквозь зубы. Когда удаётся собрать глаза в кучу, расплывшееся пятно перед глазами превращается в Ландара. Крайне недовольного. Стоит, сверлит меня взглядом, руки на груди сложил. Закрыт, через такую стену не пробиться.
— Сколько ещё вы будете подводить меня, уважаемая Илона? — О, если он перешёл на такой тон, стало быть, дела мои совсем плохи. — Вам ничего нельзя доверить. Вернее, можно, но только в том случае, если хочешь угробить дело.
Мне наконец удаётся сесть, я вникаю в смысл его слов и внутри поднимает злость.
— Ну, конечно! Я виновата! — злобно хриплю, потому что в рту — недельная засуха. — А то, что вы не удосужились рассказать мне о своей сумасшедшей невесте, это нормально. То, что напихали полную повозку брака и отправили меня позориться — хорошо, Элиолл вовремя заметила — это в порядке вещей!
Ландар недобро щурится, и я внезапно понимаю, какой он гадкий и отвратительный, лицо резкое, черты грубые, злые. Пренеприятный тип. У меня словно пелена с глаз спала — я ведь совсем недавно считала его почти красивым!
— Лучше радуйтесь, что мне пришлось вернуться назад раньше срока, а то вы бы тут в кювете и окочурились. Впрочем, достойная смерть для такой разини.
— А свою вину вы отказываетесь признавать, да? — напоминаю я, тоже складывая руки на груди и глядя на благоверного с явной неприязнью. — Девушка… Бракованные горшки…
