«О! В этом и состоит опасность, Эрмессинда, – возразил старик. – Ибо женщина так устроена, что отдается либо тому, кто каждый день и каждый час проводит у ее ног, в готовности исполнить малейшую мимолетную прихоть и самое вычурное желание, внимательному рабу, которому она платит любовью, поскольку не может платить золотом, либо мужчине, который едва их замечает, который ставит себя гораздо выше. И однажды, когда он возвращается домой, покрытый пылью и кровью, с глазами горящими от победы, сопровождаемый победными криками своих солдат, женщина, опьяненная его видом, раскрывает свои объятья, чтобы дать ему отдохнуть на своей груди от благородных ратных трудов. Вот что случится с Аликс однажды вечером, когда пьяный муж будет спать в своей постели, а любовник пройдет с высоко поднятой головой мимо двери заброшенной супруги. Все было похоже, не так ли, Эрмессинда?»
Эрмессинда помолчала, затем ответила:
«Ваша воля будет исполнена, господин, он повинуется».
В этот момент дверь распахнулась и появился Лионель, он замер при виде матери, которую не ожидал увидеть у старика.
«Кто вас звал?» – сурово обратился к нему Хьюго.
«Зачем ты пришел сюда?» – вскричала мать, бросившись навстречу сыну.
Лионель не мог вымолвить ни слова, как растерянный от первого преступления человек. Затем он пришел в себя и, мягко отодвинув мать, приблизился к отцу.
«Поскольку так угодно случаю, будьте свидетелем, матушка, послушайте, что я скажу моему отцу».
«Ты поклялся, что уедешь, Лионель».
«И я уеду».
«Ты поклялся, что не будешь искать объяснений».
«Я поклялся, что не забуду об уважении, которое должен своему отцу. И со всем моим уважением я хочу задать один вопрос».
«О! Замолчи! – взмолилась Эрмессинда. – Что ты хочешь узнать?»
«Я хочу знать, матушка, почему вы всегда плачете, почему меня всегда гонят вон».
«Ты хочешь знать!» – внезапно поднялся Хьюго.
«О! Замолчите, замолчите!» – Эрмессинда оставила сына и бросилась к мужу.
Хьюго взглянул на нее и почувствовал жалость к ней и ее сыну.
«Уходи! Уходи! – сказал он Лионелю. – Не спрашивай меня о том, что я прячу на дне моего сердца вот уже двадцать два года».
Его слова будто ослепили Лионеля как внезапная вспышка рокового света.
«Уже двадцать два года!» – медленно повторил он и обратил свой взор, полный подозрений, которые возбудили в нем слова отца, на мать.
Эрмессинда не выдержала ужасного взгляда сына, и под тяжестью стыда, который постоянно падал ей на голову, как вечный камень Сизифа, она упала на колени, крича им обоим, отцу и сыну:
«Пощадите! Пощадите!»
Лионель окаменел, глаза его закрылись, затем он с усилием провел рукой по лбу, чтобы вытереть холодный пот, который заструился по нему, пока его мысль совершила долгое и печальное путешествие: за этот краткий миг он вспомнил все свое прошлое, и все его прошлое стало ему понятно. Вернувшись к настоящему, он открыл глаза, дабы убедиться, что это был не сон, и увидел Хьюго, который смотрел на него с жестокой радостью, и свою мать, которая не осмеливалась поднять на него глаз.
Лионель не принадлежал к тем легким и человечным существам, сердце которых подвержено внезапной и возвышенной жалости. Лионель не мог простить мать, хотя знал, какими долгими муками она заплатила за свой грех, но у него не было выбора между злорадством Хьюго и болью Эрмессинды, поэтому он склонился к матери и сказал:
«Встаньте, сударыня, не плачьте. Теперь вас защитит Лионель де Рокмюр».
«Теперь, когда ты пожелал узнать, почему я ненавидел тебя, – сказал старик, – здесь нет больше Лионеля де Рокмюра».
«Ты прав, старик. Оставь себе твое имя, мне стыдно, что я носил его».
Старик презрительно ухмыльнулся.
«О, не смейся, господин Хьюго де Рокмюр: каждому свое. Только что здесь был молодой человек, который простер свою шпагу над семейством Рокмюр, и блеск этой шпаги был так ярок, что никто не осмеливался посмотреть на нее и увидеть, что это имя досталось немощному старику и трусливому идиоту. Теперь, когда у него больше нет имени, бастард убирает свою шпагу, чтобы опереться на нее в своих походах, ибо больше ему опереться не на что, и он открывает вас посторонним взглядам. Пусть будет так, как ты хочешь, господин де Рокмюр: ты забираешь свое имя, я забираю мою славу. Я доволен разделом».
«И к какому имени ты привяжешь твою славу, чтобы носить ее?»
«К тому, что я сам себе сделаю!»
«А что же ты не возьмешь имя твоего отца, ты мог бы поддержать его блеск!»
«Каким бы оно ни было, его следует носить с честью, ибо тот, кто не смог его мне передать, смог тронуть сердце моей матери!»
«То был в самом деле благородный и богатый авантюрист, великолепный генуэзец, который нравился дамам своей красотой и оставлял им на прощанье бесчестье!»
«Генуэзец… генуэзец… – повторил Лионель с ужасным предчувствием. Затем он спросил прерывающимся голосом: – Его имя? Как его имя?»
«Возьми его, Лионель, оно славится низостями, преступлениями и красотой, возьми его, и еще много дам отдадутся красавцу Цицули».
«Цицули!» – вскричал Лионель так, что эхо разнеслось по всему замку. Потрясенный, Хьюго застыл, а Эрмессинда приподнялась, как будто услышала рычание дикого зверя.
«Цицули! Цицули!» – повторял Лионель, переводя взгляд с матери на старика.
Хьюго, радуясь ужасному отчаянию Лионелю, не понимал, однако, его причины. Он обратился к Эрмессинде с жестоким смехом:
«Смотри, Эрмессинда, смотри, к чему приводит прелюбодеяние».
«Ты не знаешь этого, Хьюго, – Лионель приблизился к старику, – ты не знаешь. Ты думаешь, оно ведет только к боли, к отчаянию, к безумию: ошибаешься, оно ведет к кровосмешению!»
Хьюго и Эрмессинда в ужасе попятились.
«Вы меня не понимаете! – кричал Лионель, наступая на них. – Ты не знаешь, трусливый старик, который не убил любовника своей жены, ты не знаешь, что твоя невестка – дочь моего отца и что дочь моего отца – моя любовница!»
«Аликс! – хором вскричали старик и его жена. – Аликс!»
Эрмессинда без чувств упала на пол, старый Хьюго, черпая силы в своей ярости, бросился на Лионеля и схватил его:
«Ко мне! Сюда! Стража! Смерть Лионелю! Смерть нечестивцу! Смерть кровосмесителю!»
Лионель, разум которого помутился от потрясения из-за ужасного открытия, с силой оттолкнул старика, который упал рядом с Эрмессиндой, и, потеряв голову, бросился вон из комнаты. Он пробежал длинные коридоры, которые вели в спальню отца, и бледный, ледяной, дрожащий достиг большой залы, где его должна была дожидаться Аликс.
«Где ты так долго пропадал!» – раздался голос рядом с ним.
