— Почему ты не начал прямо с этого, вместо того чтобы изображать из себя плохой туристский путеводитель? Разумеется, я хочу поехать в Векше и поклониться могиле Кристины Нильссон.
И вот они отправились в путь по красивейшим местам в веселой майской зелени, поужинали в отеле Векше гольцом из озера Веттерн, а в воскресенье утром Камилла благоговейно поклонилась могиле всемирно известной смоландской певицы.
— Давай зайдем еще к Эсайасу Тегнеру, — попросила она.
Однако она была разочарована, когда обнаружила, как неуютно расположена могила поэта — в непосредственном соседстве с шумной и пыльной железнодорожной станцией.
— Кажется, это он надеялся, что когда он будет лежать в земле, все земные тревоги и муки уже будут позади? Мне нравится бывать на кладбищах, но это… оно действует на меня угнетающе.
— Я далеко не специалист по Тегнеру, — заметил Кристер, — но, по-моему, могила вполне в его стиле. Ты не находишь?
Камилла поежилась, несмотря на яркое солнце; в ее памяти всплыли мрачные строки:
Могильный холод всюду тянется за нами,
Убивая зов весны и летний зной…
Когда красный «мерседес» Кристера взял курс на север над озером Хельгашен, она повторила:
— «Могильный холод всюду тянется за нами». Какие ужасные слова! Я никак не могу от них избавиться…
— Но ведь так оно и есть, — мрачно буркнул ее будущий муж.
— Да, ты можешь смотреть на это только так.
Он бросил взгляд на ее тонкое лицо.
— Ты, наверное, никогда не привыкнешь к моей профессии?
— Нет, — честно призналась она. — Но я выйду за тебя замуж.
Неожиданно к ней вернулось хорошее настроение.
— Ведь именно женщины и делали это от века — выходили замуж за мужчин, чьи профессии на дух не переносили.
— Это еще что такое? Уж не хочешь ли ты сказать… Смотри, Эрская церковь. Ну-ка, достань карту, и мы посмотрим, будет ли от тебя какая-нибудь польза в качестве жены полицейского.
Они долго пробирались по извилистым проселочным дорогам, мимо озер, рощиц, где уже распустились подснежники, пока наконец не увидели табличку, указывающую дорогу на Бергарюд.
— Кристер, что ты надеешься найти в этом захолустье? Кого собираешься повидать?
— Я сам пока не знаю. Но можем попробовать начать с местного пастора.
У ворот большого белого пасторского дома стояло несколько автомобилей.
— Мы попали как раз вовремя, — весело констатировала Камилла, провела расческой по мягким каштановым волосам, поправила свой бежевый костюм и приготовилась к выходу.
Четверть часа спустя она уже поглощала домашние булочки семи разных сортов и торт со сливками, очаровывая всех без исключения: семью пастора, пенсионеров, детей и крестьянских жен. И Кристер понял, что ему несказанно повезло. Вместо того чтобы болтаться по всему Бергарюду, ища наугад возможные источники информации, он сидел в любимом кресле пастора, попивая великолепный крепкий и ароматный кофе, и вел разговоры с обитателями всего церковного прихода. Уяснив, что нужно незнакомому комиссару криминальной полиции, скромный и любезный пастор приглашал к столу именно тех, кто был ему нужен, не афишируя, по какому делу он прибыл, и, не создавая вокруг этого ненужную шумиху. И то, что они говорили ему, почти полностью соответствовало тому, что они говорили друг другу с тех пор, как до них дошло известие об убийстве Вероники Грен.
— Нет, это совсем неудивительно. Это должно было произойти рано или поздно, — начал морщинистый старичок лет семидесяти.
— Почему? У нее было много врагов?
— Да, как и у ее отца. И во всем этом его вина. Воспитывай он девочку иначе, она могла бы быть совсем другой. Но он только и знал, что баловал ее без всякой меры.
Разговор подхватила жена старичка, куда более бойкая и общительная:
— Он был в то время уже стар, этот Горный Король. Когда родилась Вероника, ему было пятьдесят. До нее у него не было детей, так что он прямо-таки умом тронулся. И можно себе представить, каково ему было — огромный двор и несметное количество денег, которые он просто складывал в кучу, и ни одного наследника.
— Вы говорите, складывал в кучу. Что нужно делать, чтобы собрать кучу денег, — целый миллион? Неплохо было бы знать рецепт.
— Нет-нет, — с досадой вздохнула она. — Этот рецепт не для честных людей. Он спекулировал напропалую и во время войны, и после, вел грязные делишки. Тьфу на это дьявольское отродье, я не хотела бы прикасаться к его деньгам даже щипцами.
— А ростовщичеством он тоже занимался? — спросил Кристер, расслабленно покуривая свою трубку.
За круглым столом на несколько секунд воцарилась полная тишина. Торговец, который до сих пор держался в стороне и не принимал участия в разговоре, откашлялся было, но его опередил учитель народной школы с изрядным брюшком.
— Да, — подтвердил он, — Грен одалживал деньги под баснословные проценты. Тем беднягам, которые брали у него в долг, приходилось постоянно гнуть спину, чтобы только выплачивать ренту, но в общем и целом он довольствовался этим. Куда хуже стало после его смерти, когда делами начала заправлять Вероника. Она требовала немедленно платить и ренту, и проценты, и, разумеется, она имела полное право это делать, но…
— Но — что?
— Понимаете, все зависит от того, как это делается. А Веронике Грен человеческие чувства были незнакомы. Даже с банком можно разговаривать, приводить какие-то аргументы, а с ней — нет. Задолго до того, как она вышла замуж за Фростелля и состояние стало измеряться шестизначными числами, она угрожала семьям бедняков, что вызовет полицию и опишет все их имущество, если они не заплатят ей все до последнего эре. Извините, я немного разнервничался, но дело в том, что я преподаю в местной школе уже тридцать лет и знаю всех в округе и… здесь произошли две настоящие трагедии на этой почве, которые не так-то легко забыть.
— Семья Юнг?
— Да. Разумеется, было до крайности наивно со стороны Улофа Юнга поставить все на фруктовый сад, в нашем климате такое предприятие почти наверняка обречено на неудачу, а когда началась война да еще ударили морозы, он почти разорился и вынужден был снова и снова брать в долг. Однако от идеи своей не отказался и еще десять лет назад поддерживал сад в приличном состоянии. Если бы Вероника Фростелль дала ему хоть чуть-чуть вздохнуть, он бы никогда не обанкротился…
— А вторая трагедия?
И снова в комнате воцарилась странная тишина, так что стал слышен гул многих голосов за стеной.
— Там речь шла о сравнительно небольшой сумме, — сказал, наконец, морщинистый старик. — Пять тысяч — совсем немного. Если бы он сказал мне, я бы помог ему и не пришлось бы ему уработаться до смерти, чтобы освободиться от нее — этой скаредной бабы. Но он никому ничего не хотел говорить. И я его понимаю.
