И «за день до нашей смерти» тоже не существовал бы.
Словно бы весь мир обозлился на него. Будто какой-то из многочисленных творцов, придуманных человечеством, годами выстраивал ему сладкую месть, подгоняя к той могиле. «Выруби он его, а не убей, — вспоминал он. — Выруби, а не убей».
Но больше некого было винить, больше некуда было прятать правду — всё было мертво. Люди, идеи, столпы мышления — всё лежало в руинах, сломленное выстрелом, одним движением пальца, одной лишь жадностью.
И вот, когда тёплая земля кончилась, когда его руки, зудящие от усталости, не могли выбить и миллиметра земли, он просто упал на колени и закричал. Долго и протяжно, искренне и честно, потому что это всё ещё было труднее, чем казалось — оставаться человеком. Кричал, потому что его точно никто не слышал, а он так того хотел — чтобы на тот крик в ответ раздалось хоть что-нибудь…
Он нёс его на руках и старался не смотреть тому ему в глаза. Он знал, что в старом мире предпринимали некоторые процедуры, чтобы глаза мёртвых оставались закрытыми, но не знал, какие — в Новом мире некому было обеспечить такую роскошь, приходилось отворачиваться, приходилось боятся. Но именно тогда, именно с ним он отчётливо понимал, в чём же на самом деле был его страх — в том, что в тех зрачках, зрачках мёртвых и заражённых, была чужая не прожитая жизнь. Были цели, амбиции, чувства, были скорбящие близкие, были осознающие пустоту друзья и враги — было всё то, чему уже никогда не быть, что уже никогда не увидеть обладателю тех самых глаз — в них был конец жизни, в них была та самая душа, замкнутая навеки трупом.
* * *
Закапывать всегда было проще — каждое движение лопатой приближало всё к завершению, каждый кусок земли возвращал круговорот на своё место: весной земля зарастёт травой, летом её съедят, осенью оставшаяся пожухнет, а зимой умрёт. Да, закапывать было всегда проще, забывать было легче.
В конце концов, он вбил в землю небольшой деревянный крест. «IV» — было вырезано на нём ножом, и от того становилось ещё больнее: от осознания, что для следующего, пришедшего к тому кресту, это станет просто римской четвёркой, как и с любым другим человеком — просто имя между датами, просто неважная надпись, просто тень от былого — прошлое имеет ценность только, если за него держаться.
После он долго сидел рядом и смотрел то на могилу, то на небо. Столько мыслей проходило через него, столько эмоций хотелось пережить, столько слов сказать, но он лишь молчал и смотрел вперёд, понимая, что ни одна мысль, ни одна эмоция или действие не могли родится из пустоты — смотрел, потому что то было единственным, на что он был способен. Слушал шёпот ветра, тишину неба, шелест лесов — надеялся найти в них ответ на простой вопрос: «А что же мне делать дальше?»
Неверный ответ напрашивался сам собой — он сидел в старом складе, поделённый надвое комнатами. Сидел и ждал его. Его последнее незаконченное дело «Значит, вот, куда меня всё это привело — снова месть…».
Уильям из Джонсборо поднялся с досок, отряхнул с края плаща немного земли и взглянул вдаль — там точно не было другого ответа, не было другого решения, ведь в конце концов, ему всё ещё нужно было узнать, кого схватили Чарли и Илай; узнать, что произошло с тем человеком; узнать, где он, в каком бы состоянии ни был; и, конечно же, убедиться… Быть абсолютно уверенным в том, что каждый из них прочувствует его боль.
Наёмник поднялся, тень поднялась вместе с ним. Он отлично понимал, что это действительно будет труднее, чем казалось — остаться человеком…
Глава 21. Эпилог. Мононокэ
Обакэ или бакэмоно — существа, представляющие сверхъестественную сторону японской мифологии. Буквально: «То, что меняется», — то, что чуждо человеческому миру или стало таковым. Ёкай — это призраки в мире обакэ. Начиная от странных девятихвостых лис кицунэ и заканчивая злобными демонами о́ни. Все духи противоестественны, опасны простым людям, и со всеми рекомендуется избегать встречи ради собственного блага. Но худшие из ёкаев — мононокэ, демоны, рождённые ненавистью, злостью, ревность или завистью. Куда сильнее обычных ёкаев, мононокэ представляют из себя вполне материальных когда-то людей, реже — животных, чье нутро прогнило и видоизменилось настолько, что повлияло на их физический вид. Лишь единицам по силам справиться с теми демонами, и ни один из тех единиц не является человеком. Вся суть жизни мононокэ — убийство тех, кто заставил его видоизмениться, подавление своих негативных чувств путём кровопролития.
Из японской мифологии
*Двадцать седьмое ноября две тысячи восемьдесят четвёртого года*
Илая рывком выбросило из сна холодной, практически ледяной водой. Та обжигала его лицо, принося онемение, проходящее до самих костей. Он закричал от удивления — разумеется, он не мог ждать этого. Прохлада и духота склада действовали на него, как снотворное, так что он, похоже, вырубился после десяток, если не сотен бесконечно долгих попыток освободится от пут. Но то было бесполезно — узлы вязал один наёмник, проверял другой, а туже затягивал третий — шансы потерять конечности от недостачи крови были куда более реальны, чем шансы освободиться.
Уильям стоял перед ним и безразличным взглядом наблюдал за тем, как тот дёргался, пытаясь
