Книга Нечаянный роман - Надежда Семенова

Наталья никогда раньше столько не говорила, больше слушала. Слушала родителей, воспитателей в детском саду, учителей в школе, соседей, преподавателей в институте. Теперь, когда Наталья говорила сама, она не могла отделаться от ощущения звонкого, пустого вранья. Во рту пересохло. Язык болтался в горле, как в устье колокола. Наружу выходило совсем не то, что колотилось на сердце. Когда она говорила не с Асей, а с ее отцом, слова были совсем другими. Кажется, это называлось – находить общий язык. Говорить с Асей было невыносимо трудно.

Они отстояли очередь в регистратуру и отошли к окну.

– Ты сильная, – сказала Наталья, – ты справишься.

От проникновенности собственного тона стыдливо поджались пальцы на ногах.

Ася опустила голову.

– Ты не должна думать о себе, – сказала Наталья, – я понимаю, что ты сейчас чувствуешь, правда. Это так больно, что хочется… умереть.

Слово сорвалось нечаянно, ошпарило губы. Ася медленно, словно во сне подняла голову.

В расширенных влажных зрачках заколебалось искаженное Натальино отражение.

– Умереть, – повторила Ася, словно пробуя слово на вкус, – умереть.

Наталью продрало холодом, вот чего так боялся Асин отец.

– Ты веришь в Бога? – тихо спросила Ася. Наталья закашлялась, засуетилась. Самоубийц хоронили отдельно, она знала это наверняка. Неплохой аргумент, если только сообразить, как лучше его преподнести…

– Веришь? – с надеждой спросила Ася.

Какого ответа она ждет, лихорадочно соображала Наталья. Когда они росли, Бога в советском Калинине не было, он жил в деревне, у маминой мамы. В детстве баба Анна перед сном крестила им с Женькой лбы. Отец втихомолку посмеивался над тещей и называл ее «элементом». Элемент был в батарейке, маленькая Ната никак не могла понять, какое отношение батарейка имеет к бабушке.

– Религия – ерунда, – сказала Ася, – Бог – совсем другое. Я верю, что Бог – это любовь. А ты веришь?

Наталья облегченно вздохнула, хорошо, что Ася не отличалась терпением и умением ждать. Или, может быть, она задавала вопросы, на которые хотела ответить сама.

Асину апатию словно рукой сняло. Когда они только познакомились, Наталью купил неистощимый Асин оптимизм. Казалось, Ася заговорена, ничто и никто не может причинить ей боли или вреда. Более того, она могла иметь все, на что падал ее взгляд. Это потом стало ясно, что Асин мир покоился на единственном ките – на незыблемой уверенности, что с ней не случится ничего плохого, потому что «придет тятя и все наладит». И все снова станет хорошо. С такой же надеждой Ася смотрела теперь на Наталью. Она смотрела на Наталью с таким выражением, будто она могла вернуть ей Сережу простым взмахом руки.

– Сережа попал в аварию, – в который раз повторила Наталья, – у Жениного сына было осложнение после воспаления легких…

– Да-да, – нетерпеливо сказала Ася, – ты говорила, что нам теперь делать.

– Делать? – удивилась Наталья.

– Ты говорила, что знаешь, как все починить, – тревожно улыбнулась Ася.

– Починить?

В Натальином затылке заколыхалось тяжелое, неприязненное чувство. Было трудно представить, что мать может быть такой бесчувственной.

– Сережа… – начала Наталья.

– Хватит, – перебила Ася, вытирая неудержимо, словно прорвало кран, катившиеся по лицу слезы, – чего ты от меня добиваешься? Истерики или действий?

Наталья сжала губы, мысленно сосчитала до десяти. Ася права, истерика может и обождать. Главное, что Ася понимает, что нужно делать. Сразу после больницы Наталья пошлет Жене новую телеграмму. Непонятно, успеет ли она дойти, Наталья была уверена, что сестра уже в пути.

И нужно будет заняться похоронами. Вторыми похоронами за этот бесконечный, страшный месяц. Пилипчук сказал, что врачи сделали все, что могли. Все? Что могли? Какие глупые, пустые слова.

Острые ледяные занозы пронзили сердце, заморозили кровь.

– Пора. – Наталья взяла Асю за руку.

Сухой, лающий кашель продрался сквозь уставшие детские трахеи. В уголке рта повис ошметок ржавой слизи, синева вокруг губ приобрела неприятный, темный тон.

– Сережа, открой глазки.

Малыш раскрыл мутные от боли глаза. Трудно, с хрипом поднялась худенькая грудь под фланелевой пижамой, на которой несвежие зайцы грустно цеплялись за запачканные воздушные шары.

– Мама, – еле слышно прошептал он сухими, потрескавшимися губами.

Держать глаза открытыми было больно, свет резал глаза. Голос показался малышу знакомым. Кто это? Добрая нянечка, которая кормила его супом из ложки? Суп был теплым и противным. Нянечкины руки немножко пахли унитазом.

– Кушай, золотко, кушай, – говорила нянечка тихим, как скрип двери, голосом.

Новый голос тоже был тихим, но по-другому. Тихим, как телевизор в другой комнате. Голова стала болеть чуть меньше, он вспомнил, что слышал этот голос раньше, в больнице, она что-то шептала ему на ухо, когда было совсем плохо. Или это было во сне?

– Тетя Ната, – вспомнил он.

– Я тут, – приблизился голос.

На лоб легла большая, тяжелая рука. Странно холодная и липкая, как от страха.

Он собрался было заплакать, но из глаз не вышло ни единой слезинки.

– Называй меня просто Ната. Как раньше, – сказал голос.

– Ната, – послушно повторил он.

– Открой глазки, Сережа, – сказал голос.

– Не надо… Сережа, – сказал он и провалился в липкую темноту.

– Сережа.

Голос был другой, не Натальин.

– Мама? – с надеждой спросил он и открыл глаза.

Свет падал на маму сзади, подсвечивая ее родные, золотые волосы.

– Это я, – сказала мама, – не бойся. Теперь все будет хорошо. Выздоравливай.

Мамин голос звучал громко и немножко незнакомо. Может быть, потому, что в уши все время билось сердце и мешало слушать. Он закрыл глаза.

Мама подошла ближе и положила руку на его лоб. Рука была сухая и прохладная. Не липкая, как у тети Натальи, или шершавая, как у нянечки.

– Спи, – сказала мама, – отдыхай. Все будет хорошо. Мы вместе.

– Мама, – сказал он.

На этот раз слезы нашлись.