Он заметил удивительную деталь: на левой щеке хорошо заметна ямочка, а второй справа нет. Эта деталь, вкупе с блеском глаз, придавала лицу графини выражение веселой беззаботности.
Графиня, чувствуя, что за ней наблюдают, разрезала омлет и продолжила беседу:
— Мы уже много говорили о военных делах, но я хотела поделиться с вами еще одним-двумя наблюдениями. Вы все там, в Западной Европе, включая самого императора Наполеона, привыкли недооценивать силу нашей армии. Вы забываете, что эта армия есть условие Нашего выживания. Мы почти два века непрерывно воюем на всех наших границах: на западе против шведов и поляков, на юге — против турок и крымского хана, и это не считая безумцев на Кавказе; на востоке — против татар и монголов. Для нашего существования жизненно необходимо улучшать армию. Именно поэтому мы создали военные школы, и мой муж говорил мне, что нам удалось организовать лучшую артиллерию во всем мире, и, несомненно, более эффективную, чем ваша. И еще одно. Вы не понимаете, как неграмотные крепостные могут быть такими хорошими солдатами. Это и правда загадка. Эти крепостные посланы хозяевами нести воинскую службу, которая длится самое малое 15 лет. Большинство из них никогда больше не увидят семьи. Дисциплина в русской армии суровая, гораздо более жестокая, чем у вас, как мне рассказывали. И все-таки они бьются, как львы, и готовы скорее пожертвовать собой на поле боя, чем отступить. Думаю, любой из них в своей примитивной душе видит себя исполняющим важную миссию: защищать до самой смерти землю Святой Руси. У них, если так можно сказать, сознание осажденных мистиков.
— Прекрасно сказано, мадам, — ответил Франсуа, удивленный такими разглагольствованиями на военные темы, и принялся за уже слегка остывший омлет. — Откуда вы так прекрасно знаете наш язык? Наверняка далеко продвинулись в его изучении.
— Не совсем. Родители посылали меня в большой институт для девочек из благородных семей в Смольном монастыре на берегу Невы. Дома родители между собой разговаривали по-французски. Моя мать, полька, говорила превосходно, отец — чуть хуже, с русским акцентом. И у меня была французская гувернантка Маргарита, которую я обожала и о судьбе которой мне так хотелось бы знать… Но меня не интересовала учеба. Я мечтала стать балериной.
При этих воспоминаниях глаза графини затуманила легкая дымка мечтательности.
— Я уже много говорила о военных делах и о себе, — сказала графиня Калиницкая. — Во время десерта — к сожалению, не могу предложить ничего, кроме яблок, — мне бы хотелось поговорить немного о вас. Вы женаты? Сколько у вас детей? Много ли земли у вас во Франции? И в конце концов, если позволите, что вы думаете о своем хозяине, императоре Наполеоне?
— С удовольствием отвечу вам, мадам, — сказал Франсуа, отодвинувший стул и наслаждавшийся игрой теней от огоньков свечей вокруг лица графини, — но боюсь вас разочаровать. Я не женат, у меня нет детей, в этом году мне исполнилось тридцать три.
— Вы так молоды для генерала, — прервала его графиня.
— Да, довольно молод, но я в армии с четырнадцати лет и прошел почти все кампании Директории и Империи, включая войну против русской армии вашего драгоценного генерала Суворова в Северной Италии. У меня не было времени задуматься о свадьбе, тем более что я никогда не уверен, вернусь ли живым из следующего похода. Что касается размеров моих земель, то они скромны, у меня есть небольшое владение в центре Франции.
Вспомнив площадь поместья Англар, составлявшую около ста шестидесяти гектаров, включая лес, он не стал уточнять цифру, боясь показаться графине смешным. Он предпочел перейти к личности Наполеона.
— Вы спросили, мадам, что я думаю об императоре Наполеоне. Попробую вам ответить. Это гений, прежде всего военный гений…
— Он не доказал этого здесь, в России! — прервала его графиня.
— У него не было возможности, за исключением московской битвы, где его подвело состояние здоровья. Но война еще не закончена! Это военный гений, повторяю. У него светлый ум, зоркий глаз, у него есть чувство маневра и понимание, как использовать ландшафт. По этим качествам ему нет равных. Его обожают солдаты, и он умеет их вознаграждать. Когда требуется, он ведет простую, даже скромную жизнь. И в то же время обладает необычайным гражданским умом: в том состоянии хаоса, в котором находилась Франция после революции, он за десяток лет сумел установить новый порядок, хорошо приспособленный к французским нравам.
— Порядок авторитарный и полицейский, при всем том!
— Авторитарный — несомненно, но не тиранический. Вокруг него много институтов — Законодательный корпус, Охранительный сенат, Верховный суд и Государственный совет, мнение которых он запрашивает. Я сопровождал его во время нескольких выступлений в Государственном совете, и видел, как он вступает в дискуссию…
— Возможно, — парировала графиня, — но решения принимает всегда только он.
— Кто-то же должен их принимать, мадам. Но не по воле каприза, а после размышления. То, что режим остается слишком полицейским, в этом я с вами соглашусь, мадам, а министр полиции — поистине дьявольская фигура. Однако мы не можем через пятнадцать лет после «Великого террора» игнорировать существование заговоров и Угрозы покушений!
— Совершенно не обязательно было расстреливать герцога Энгиенского вопреки всякому закону! — воскликнула герцогиня.
— Да, этого не надо было делать, я с вами согласен, мадам. Он, вне всякого сомнения, хотел дать гарантию республиканской общественности, опасавшейся скатывания к империи. Но ошибся с гарантией, или его обманули. Герцог Энгиенский не претендовал на трон. Два брата бывшего короля до сих пор живы.
Франсуа Бейль спросил себя, может ли он зайти дальше и высказать свои опасения насчет изменений, происходящих с императором с недавних пор: ослабления его военного гения, ухудшения физического состояния. Его собеседница в данный момент отрезана от мира и не имеет с ним никаких контактов, но ведь она вернется когда-нибудь в Петербург и может рассказать там о его откровениях. Лучше остановиться.
Графиня подметила, что он вдруг замолчал.
— Я вижу, для вас он до сих пор великий человек!
И с потрясающей интуицией добавила:
— А вы ничего не хотите сказать мне о его нынешнем состоянии?
— Я не видел его после Москвы, — ушел от ответа Бейль. — Но я вам больше ничего не скажу, ведь я не забываю, что мы все-таки противники в войне!
— Я не ваш противник, — отозвалась графиня Калиницкая ироничным тоном, — я ваш недруг!
И она отодвинула стул, чтобы встать из-за стола. Франсуа Бейль поступил так же, бросив последний взгляд на обстановку столовой: скатерть из белого дамаста, приборы с фамильным вензелем, серебряные подсвечники на витых ножках, свечи из зеленого воска.
Все это казалось нереальным, словно картина из мира, наслаждавшегося последними часами существования, прежде чем рухнуть в бездну разрушения. У него защипало в глазах. Только без сентиментальности, оборвал он себя. И вышел из комнаты.
