Глава I
тоял над Москвой жаркий июньский вечер. Семья доктора Краева, жившая во флигеле дома генеральши Тучковой, собралась пить чай в садике, заросшем кустами смородины, крыжовника, сирени, душистого жасмина, калины, бузины. Небольшой сад этот был окаймлен орешником вокруг высокого досчатого забора, скрывавшего его от прохожих и соседей, что придавало садику уютный, чисто семейный вид. Босоногая горничная Палашка, переваливаясь, тащила большой медный самовар, тщательно, но все-таки плохо вычищенный. Анюта, дочь доктора, девушка лет семнадцати, сидела возле простого деревянного стола, покрытого пестрой скатертью, и расставляла чашки на подносе тульского изделия с ярко раскрашенной пастушкой посередине, пасущей овец на необычайно зеленом лугу. Ее бабушка Марья Прохоровна, еще не старая женщина, в белом чепце с большими оборками и распашном ситцевом капоте, из-за пол которого проглядывала белая вышитая юбка, сидела на деревянной скамейке под густо нависшими ветвями старой липы и занимала гостей. Две пожилые дамы, ее соседки, Анфиса Федоровна Замшина и Дарья Андреевна Лебедева, сидели по обе ее стороны, а пожилой господин Григорий Григорьевич Роев то присаживался к дамам, то подходил к столу, за которым сидела Анюта.
Это был высокий, бодрый и сильный мужчина с густыми темно-русыми волосами, тщательно выбритый, в сюртуке, застегнутом на все пуговицы вплоть до шеи, так что не видно было и краешка белья.
— Слыхали, матушка, — говорила Анфиса Федоровна, — кто-то высчитал по Апокалипсису, что число звериное и есть он, сам Наполеон!
— Ах-ах-ах! — всплеснула руками Дарья Андреевна. — Недаром, видно, явилось знамение над Москвой!
— Антихрист — как есть он самый! — сказал серьезно пожилой господин, подмигивая лукаво Марье Прохоровне.
— Уж вы известный насмешник, Григорий Григорьевич, — обратилась к нему ахавшая барыня, подметив лукавое выражение у него в глазах.
— Я, матушка Дарья Андреевна, только объясняю мысль вашу. Уж если наши умные люди в имени Наполеона видят звериное число, так кем же ему быть, как не антихристом!..
— Да ну вас! — отмахнулась от него шутливо Дарья Андреевна и продолжала: — А что, матушка, как вдруг он придет сюда со всеми-то своими полчищами?
— И что это вы, голубушка! — перебила ее Марья Прохоровна. — Разве допустят его до Москвы! Слышали ли вы, Григорий Григорьевич, — обратилась она к Роеву, — сколько у нас войска стоит наготове?
— Как не слыхать, матушка Марья Прохоровна! В Первой Западной армии под начальством военного министра Барклая-де-Толли сто двадцать семь тысяч, да во Второй Западной армии у князя Багратиона до сорока пяти тысяч, да в Третьей, резервной, у генерала Тормасова до сорока пяти тысяч. Это ведь составит двести восемнадцать тысяч…
— Так куда же Наполеону к такой силе подступиться! — сказали разом все три обрадованные барыни.
— Так-то так! — заметил Роев. — Только у антихриста войска немало. Понабрал, вишь, он его отовсюду: и в неметчине, и в Италии… целые орды, говорят, на нас двигает.
— А вот господин Санси уверяет, — вмешалась в разговор Анюта, — что Наполеон нам вовсе не страшен: постоит у границы да уйдет — не посмеет за рубеж перейти. Литва и Польша преданы нашему государю; в Вильне его называют ангелом, и он преспокойно разъезжает один по окрестностям города.
— Слушайте вы их, барышня, французов этих! — сказал Роев, качая неодобрительно головой. — Свой своему поневоле брат.
— Что это вы, Григорий Григорьевич! — ужаснулась Анюта. — Господин Санси против Наполеона. Он за короля. Говорят, будто он сам французский аристократ, граф какой-то…
— Все они тут у нас себя за графов выдают — благо, родословную их проверить нельзя.
— Да нет же! — оспаривала горячо девушка. — Санси вовсе не выдает себя за графа. Я поняла из слов Маргариты Михайловны Тучковой, что он знатного происхождения. От него же самого я знаю только, что он называет Наполеона узурпатором, то есть похитителем престола французского короля, и ненавидит его. Сам он о себе ничего не рассказывает и никогда не упоминает о своем прошлом.
— Может, и вспоминать-то нечего. Был там у себя сапожником или обойщиком каким, а к нам сюда пожаловал да в графы и попал.
— Его знает давно Александр Алексеевич Тучков, — горячо возразила девушка. — Тучков очень дружен с Санси. А вы знаете, как хорошо образован Александр Алексеевич и как высоко он ставит честь и достоинство человека. Да и вы бы переменили свое мнение о Санси, если бы поговорили с ним: он такой умный, так много знает, такие у него мысли честные, светлые.
— Да уж, барышня, калякать по-ихнему не умею, — отвечал, словно обидевшись, Роев. — Предоставляю уж это вам.
— Разве тут что худое — знать хорошо иностранный язык? — засмеялась примирительно девушка.
— Знать-то его хорошо, коли знаешь не для того, чтобы сорокой щебетать, а для того, чтобы книги читать дельные, а то у нас только болтать попусту учатся…
— Ну уж это про нашу Аннушку сказать грешно, — заметила серьезно Марья Прохоровна. — Хоть внучку особо хвалить не приходится, а все-таки скажу: не болтунья она пустая, а дельная девушка.
— Да я и не про нее говорил! — поправился Роев. — Она у нас профессор да и только.
— Хороша Аннушка, коли хвалят ее мать да бабушка! — засмеялась девушка.
— Ишь как острит! — заметил весело Роев. — Пожалуйте за это ручку, барышня!
И он молодцевато подскочил к Анюте и поцеловал ее розовые пальчики, причем она его поцеловала в голову, как этого требовал этикет того времени. Старушки весело смеялись.
— Победила меня барышня, да не убедила! — начал снова Роев. — Вот ежели бы она порассказала нам, какие умные речи говорит ей этот полоумный француз, так было бы дело другое.
— Я не сумею передать даже и того, как он хорошо характеризует Наполеона, — сказала задумчиво Анюта.
— А вы попробуйте, Анна Никоноровна. Может, и передадите? Не философию же вам какую преподает этот француз!
— А что вы скажете, — быстро возразила Анюта, — он смотрит на Наполеона именно с философской точки зрения.
— Ну, ну, порасскажите.
— Вот подождите… Дайте подумать, с чего начать.
И девушка, собравшись с мыслями, начала так:
— Господин Санси говорит, что он требует от каждого человека разумного, определенного стремления к цели, полезной для всего общества. Что же мы видим в действиях самого Наполеона?.. Ничего, кроме безумной гордости, властолюбия и эгоизма. Война — его стихия. Но и для войн своих он не дает разумного предлога. И в них видно лишь его стремление расширить свою власть, упрочить свое могущество. Он отвергает все предания и чувства народов и, свергая с тронов законных государей, замещает их своими братьями и свойственниками, из которых ни один не имеет качеств, необходимых для хорошего правителя. Для своей страны Наполеон тоже не сделал положительно ничего полезного. Народ он считает созданным для себя одного, а войска — для службы его эгоистическим интересам. Говорят, что он прекратил страшное кровопролитие революции и восстановил религию. Но он сам ни во что не верует и проливает более крови в войнах, чем было ее пролито во времена самых ужасных дней революции. Господин Санси находит, что Наполеон одно полезное дело сделал в своей жизни…
