Днем Роузбел упомянула, что она отпустила горничную, которая вернется только к утру.
Идона плотнее задернула шторы вокруг кровати, задула свечу и легла.
Постель очень удобная, пуховые подушки были нежными, как летние облака.
Идона лежала на боку, спиной к двери, натянув одело до самого подбородка. Даже если кто-то и заглянет в комнату, то ничего не заподозрит.
Она подумала о маркизе: будет ли он счастлив с Роузбел, если ее любит.
И в то же время, по какой-то неясной причине, ей не хотелось, чтобы он оказался несчастлив. А поскольку Роузбел любит другого, совершенно ясно, что именно так и случится.
«Он очень добр ко мне, очень. И мне бы хотелось, чтобы он нашел женщину, которая полюбила бы его самого, а не его положение и богатство. За его сарказмом скрывается доброе сердце».
Идона не могла бы ответить, откуда это ей известно, но ведь он смог понять ее чувства к Эдаму и его жене, к Нэду, няне, старикам, живущим в усадьбе, и к дому.
Ее все еще пугала мысль, что Клэрис Клермонт могла бы стать хозяйкой дома и устраивать там вечера с вульгарной, шумной, разноцветной толпой много пьющих людей, которые испортили бы все, что так ценила в доме ее мать.
Идона подумала, в каком бы шоке пребывали предки Овертонов, взирая на происходящее с портретов в старинных рамах.
Потом ей стало интересно — нашел ли маркиз дом для Клэрис в Челси, как обещал, и как часто он навещает ее, и почему он предпочитает быть с ней, а не с Роузбел? Странно, у него две женщины одновременно. Идона никак не могла понять этого.
По своей наивности и неопытности она предположила, что мужчина чувствует себя более важным и значительным, когда опекает известную актрису, и ему завидуют больше, чем владельцу лошади, победившей на бегах.
Конечно, окажись она на месте Роузбел, она бы негодовала, что он интересуется кем-то еще.
«Наверное, я очень скучная, старомодная провинциалка, — подумала Идона, засыпая.
Сквозь сон она услышала легкий шум. Сердце тревожно забилось.
По звуку она поняла, что поворачивается ручка двери, и если это не маркиза, то по ее приказанию горничная заглянула убедиться, как и предполагала Роузбел, спит ли она в своей кровати.
Усилием воли Идона заставила себя лежать тихо, крепко закрыв глаза.
Но потом она испугалась: легкие шаги приближались к кровати. Для горничной это уж слишком. Но что же ей делать?
Идона сжала веки покрепче, успокаивая себя тем, что при слабом свете камина невозможно рассмотреть лицо, если не подойти вплотную, или цвет волос.
И тут, несмотря на то, что она лежала с закрытыми глазами, Идона поняла, что кто-то стоит возле кровати и пристально смотрит на нее.
Ее сердце быстро застучало, но она все еще надеялась, что вошедший постоит, увидит, что она спит, и уйдет.
Потом кто-то сел на край кровати, и чьи-то руки оказались у нее на плечах.
В этот момент она поняла, кто это, и страх пронзил ее, как молния.
Прежде чем она сообразила, что делать, она почувствовала на своих губах губы маркиза.
Она не могла поверить в реальность происходящего.
Он целовал ее. Идона понимала, что надо сопротивляться, бороться, но как? Руки маркиза прижимали ее к кровати.
Сначала он целовал нежно, потом его поцелуи стали настойчивыми, требовательными.
Маркиз обнял ее, и странное, невероятное ощущение охватило девушку, как будто с ее души свалился камень.
Она ощутила что-то новое, неведомое, неизвестное.
Как будто она смотрела на звезды или бродила по лесу, и феи окружали ее.
Нет, все же это было нечто иное, более сильное, более живое и прекрасное чувство.
Жаркие губы маркиза обжигали Идону; ей казалось, их соединяет не только поцелуй, но огонь самой жизни.
Все странно, незнакомо и прекрасно.
Словно загипнотизированная, она не пыталась даже пошевелиться, но все внутри нее пульсировало.
Потом в камине обрушился уголек, пламя вспыхнуло, ярко осветив комнату, и маркиз поднял голову.
Секунду, показавшуюся вечностью, Идона смотрела на него огромными от изумления глазами, прежде чем заставила себя сказать:
— Пожалуйста… я… не Роузбел.
— Вижу, — ответил маркиз. — В таком случае что вы делаете в ее постели?
Он поднялся, убрал руки с ее плеч. Идона видела его лицо в отблеске огня и думала, что, наверное, он безумно сердится.
— Я… прошу прощения… Пожалуйста… простите меня.
Потом ей показалось, что его губы скривились в ухмылке, и вдруг она поняла, что он не удивился, найдя ее в этой комнате, а просто притворился, что удивлен.
— Вы… знали! — обвиняюще сказала она. — Вы знали… что это я, и… поцеловали меня.
Маркиз помолчал, а потом ответил:
— Ну, скажем, я подозревал.
— Тогда вы не имели… права… так поступать! Маркиз перебил ее:
— Если вы взяли на себя смелость сыграть роль моей невесты, значит, должны принимать и последствия своего поступка.
Идона ощущала внутреннюю дрожь и вместе с тем огромную радость, которую нельзя было выразить словами.
Она только боялась, что маркиз глубоко презирает ее за этот поступок, и готова была разрыдаться.
Идона приподнялась на подушке и проговорила:
— Да, я знаю, мне не следовало этого делать, но вы должны были меня разбудить.
— Полагаю, я так и сделал. И очень эффективно.
Она поняла — маркиз снова смеется. В наступившей тишине Идона спрятала руки под одеяло, нервно сцепила пальцы и спросила:
— Вы очень злитесь на Роузбел?
— С ней я разберусь завтра, — ответил маркиз. Он проговорил это весьма мрачно.
— О, пожалуйста, — взмолилась Идона, — не сердитесь на нее очень, она доверилась мне, сказала, что ей надо уйти, а я ее подвела! Это я виновата.
Казалось, маркиз не слышит.
— Вы когда-нибудь раньше целовались?
— Нет! Конечно, нет!
— А почему так горячо вы говорите «нет»? — насмешливо спросил маркиз. — Большинство молоденьких женщин любит целоваться.
Идона вспомнила, как вчера вечером граф Баклифф пытался поцеловать ее, и вздрогнула.
— Да забудьте вы про это! — резко бросил он.
— Я бы хотела, но я его боюсь.
— Об этом поговорим завтра. Но сейчас надо вернуться в свою спальню и выспаться, чтобы никто больше не мешал.
