— Сейчас принесу меню.
Решительно останавливаю ее.
— Не надо. Два лангета,— перевожу взгляд на Пашу Черного и по тому, как он кивает, понимаю: ему все равно, чем питаться — овсяной кашей на воде или шашлыком по-карски.— Два кофе, мороженое. Салаты у вас какие?
— Мороженого нет, салат «Оливье»,— монотонно говорит официантка, подняв к потолку длинные «махровые» ресницы.
— Тогда «Оливье» и бутылочку минеральной воды,— соглашаюсь я.
— Все?
— Все,— говорит Павел.
Официантка захлопывает блокнот, уходит па кухню. Проследив ее путь взглядом, оперуполномоченный поворачивается ко мне.
— Наша официантка — единственный человек, который знал Репикова. Остальные уволились.
— Уже убедившись, что при всей серьезности Павел иногда склонен к розыгрышам, недоверчиво улыбаюсь.
— В самом деле?
Он кивает.
— Репиков работал в этом кафе.
— Правда?!
— Конечно! — Павел доволен произведенным эффектом.
— Когда вы успели?
Паша Черный скромно пожимает плечами. Тогда я спрашиваю:
— Как бы ее допросить?!
— Она работает до десяти.
— Значит, сначала лангет, потом допрос,— охотно соглашаюсь я.
Администратор уже успела, видимо, по цепочке передать, что в зале находится умирающий от голода оперуполномоченный уголовного розыска. На нашем столике со сказочной быстротой появляются салат, дымящийся лангет и прочее.
Допивая кофе, Павел улавливает момент, встает из-за стола, подходит к официантке. О чем они говорят — мне не слышно, но через несколько минут Павел подзывает меня.
— Значит, Татьяна Ильинична, к тому времени, как вы устроились в кафе, Репиков уже здесь работал? — продолжает он начатый разговор.
— Да, лет семь-восемь.
— Ну и что он был за человек? — спрашиваю я.
— Чересчур правильный,— сквозь зубы отвечает официантка.— Ворчал на всех: та его обвешать хотела, эта с клиентом выпила, другая на работу опоздала...
— Вы испытывали к нему неприязнь? — интересуюсь я.
Татьяна Ильинична неожиданно вспыхивает.
— А кто его любил?! Он только с виду такой правильный был.
— Почему «с виду»?
— Потому, что предлагал мне сбывать левый товар! — зло произносит она.
С настойчивостью рыбака, ожидающего, что рыба вот-вот клюнет, спрашиваю:
— Какой товар?
— Папиросы с нашей фабрики.
— Вы согласились?
Татьяна Ильинична чуть отстраняется.
— Что я — дура, что ли?!
— Кому-нибудь еще он делал такое предложение?
— Светке Лысовой. Она официанткой у нас работала. Согласилась. До сих пор локти кусает.
— Что так?
— Прихватили ее с этими папиросами... Посадить не посадили, мать-одиночка она, дали условно, зато на пять лет запретили в торговле и общепите работать. Представляете, каково ей?
Сочувственно киваю.
— Да-a... А Репиков чем отделался?
— А что Репиков?.. Она про него не сказала. На суде заявила, будто купила коробку папирос у незнакомого мужика.
— Пожалела?
— Какое там «пожалела»! Запугал ее Репиков. Таких страстей наговорил... Что ребенка придушит, а ее бритвой искромсает. Даже нарочно во двор к ней приходил... Светка, как увидела, что он с ее Димкой играет, чуть с ума не сошла.
— Почему же вы не сообщили об этом куда следует? — жестко спрашиваю я.
Официантка поджимает губы,
— Светка мне потом все рассказала, после суда... Да и вообще, жизнь мне пока не надоела...
Очень хочется высказаться, но в этот момент за спиной раздается голос Андрея:
— Карета подана.
— Подожди, мы сейчас,— говорит Павел, поворачивается к официантке.— Вам известно, почему Репиков перестал работать в кафе?
Женщина пожимает плечами.
— Слышала, что они с шофером вывезли машину тушенки с мясокомбината. Вот и сбежал... Кажется, до сих пор ищут.
Больше расспрашивать нет смысла, поэтому мы, не задерживаясь, выходим на улицу. Андрей дожидается нас в машине.
— Как провели вечер? — интересуется он, включая «дворники», чтобы сбросить снежинки, успевшие запорошить лобовое стекло.
— С лангетом и кофе,— отзываюсь я.
— Это хорошо... А мне еще до утра дежурить.
Разворачиваю к себе зеркало заднего вида, чтобы заправить выбившиеся из-под шапки волосы, и замечаю слегка потемневшие глаза Павла. Возникает ощущение, будто невольно заглянула в чужую душу. Быстро отвожу взгляд.
31.
Будит звонок телефона. Злая от того, что не дали заснуть как следует, подскакиваю. В трубке — голос Черного. Возникает желание сказать какую-нибудь гадость.
— Лариса Михайловна, я установил соучастников Репнкова.
— Уже? — продолжая тихо злиться, спрашиваю я, замечаю отсутствие соседки по номеру, бросаю взгляд на часы и ойкаю.— Павел, извините, я думала, еще ночь.
— Я же сказал «доброе утро»,— смеется оперативник.
— А я не поняла.
— Лариса Михайловна, где вы собираетесь завтракать?
— Не знаю,
— Я жду вас в пирожковой, она за углом, в этом же здании.
Стены пирожковой облицованы зеркалами, и, находясь за стойкой, тянущейся вдоль зеркальной стены, вижу весь зал и толпящуюся у противоположной стойки очередь, состоящую в основном из студентов, на лицах которых нет и тени озабоченности но поводу зимней сессии. Самое любопытное, что и мое лицо не отягощено никакими думами. Вполне беспечная физиономия. Только глаза не такие большие, как обычно, наверное, слишком долго спала. Признаться, завтракать с собственным двойником не очень приятно. Ты жуешь, и она жует. Ты шмыгаешь носом, и она... Бр-р... Смотреть на себя надоедает, и я отворачиваюсь.
— Павел, а вы что так скромно? — спрашиваю, видя, что одна борюсь с едой, а он только пьет жидкий кофе из граненого стакана.
— Дома позавтракал.
Округляю глаза на оставшиеся пирожки.
— Вы переоценили мои возможности.
— Лучше переоценить...
В раздумье продолжаю жевать, потом соглашаюсь:
— Пожалуй, вы правы… Но если вы так же будете кормить свою будущую жену, она станет толстой,— я шарю в зеркало взглядом, нахожу подходящую фигуру в дубленке со складками на боках и пояснице и указываю Павлу, — вот как та дама... Мой Толик меня так не обкармливает.
