Теперь попробуй из Катюхи улыбку выдавить. Ходит по квартире, деловая. Утром мать к ней обниматься бросилась, Катюха стоит, скривилась – внучка называется. И быстрей на кухню, кофе себе делать и с Леной цапаться. Привычка такая утренняя.
В лицо ударило перегретым воздухом. За прилавком спала женщина. На звук двери подняла голову и уперлась в вошедших взглядом.
– Нинуль, а вот и мы! – выглянул из-за спины Михалыча Никак.
– Вижу, – ответила продавщица и снова уронила голову.
Изнутри магазин был тоже оформлен в русском стиле. Бревна, картины с разными богатырями. Справа помелькивал телевизор. Показывали, как успел заметить Михалыч, Штирлица. Михалыч поглядел на него, перевел взгляд с разведчика на прилавки. Ассортимент был тощим.
Продавщица подняла голову:
– Ты, что ли?
– Я, Нинуль! – обрадовался Никак. – И гость! Из города… Прошу любить и жаловать!
– Любить не буду. – Продавщица поднялась, приводя в порядок волосы. – Всех любить – любилка сломается… Что брать-то будем?
Продавщица чем-то напоминала Лену. Только лицо грубее и годами, наверное, моложе. И взгляд. У Лены он был немного такой, с усмешкой. А эта глядела в упор, точно раздевала. Михалычу даже почудилось, что куртка на нем стала сама собой расстегиваться и слезать с плеч. Пощупал даже.
Нет, куртка сидела на месте. Михалыч сам протарахтел вниз молнией – жарковато.
– Супца бы, – сказал Михалыч. – Горячего.
– Организуем. – Перевела взгляд на Никака: – А тебе чего? Опять с пустым брюхом?
– Сыт! Вот так сыт! Любка чаем с колбасой накормила.
– Ты и у нее потерся?.. А что приехал тогда? Сидел бы и сидел, у нее там для таких дураков как раз место.
– Так я ж тебе клиента привез! Человеку, видишь, суп требуется. А кто лучше тебя сготовит?
Продавщица нагнулась, извлекла с прилавка пакетный суп. Электрочайник уже свистел и булькал. Михалыч полез за деньгами.
– Потом… – глядела на него продавщица.
Тут уже брюки на Михалыче зашевелились, щелкнули кнопкой и поползли вниз. Михалыч хлопнул себя по бедру, точно пытаясь остановить это несвоевременное оголение.
Нет, все было на месте, и брюки и куртка.
– А ты что встал? – Продавщица стала поливать вермишель струей кипятка. – Привел и иди гуляй. Что раздевалку тут устроил?
– Куда я пойду… – отвечал Никак, снимая шубку и разматывая шарф. – Мне хоть часика два тут погреться.
– Знаю я твое «погреться»! Сейчас Колиным людям позвоню, они тебе быстро все погреют.
– Ну, хоть часок… Согреться!
– Тебе согреться, а мне потом сиди тут с токсикозом!
Конец фразы был буркнут под нос, так что Михалыч не был уверен, правильно ли его уловил. Он с детства был слегка глуховат, Лена над этим еще иногда шутила, крутила ему ухо.
Штирлиц закончился, появлялись и исчезали титры. Продавщица выдавила пакетик в суп, Михалыч втянул знакомый островатый запах. Нет, все-таки еда – вещь великая.
– Иди накрой там… – кивнула продавщица Никаку. – Тут негде.
Тот радостно схватил суп и исчез в какой-то двери. Было видно, что он тут свой.
– Да ничего, я стоя, – сказал Михалыч. – Меня в машине ждут. Мне еще, это, чай нужен.
– Успеешь, – сказала женщина. – И чай потом сделаю.
И тоже ушла, поморщившись и зевнув в кулак.
Михалыч остался стоять. Подумав, стянул с себя куртку. Становилось маленечко жарковато. Подержав, положил на прилавок, рядом с шубкой Никака. Переложил в брюки бумажник, так лучше.
Из куртки забурчал мобильный. Михалыч отыскал его и, не глядя на номер, прижал к уху. Связь была хреновой, как будто кто-то плевался в трубке.
– Кто? – спросил Михалыч, удерживая ногой собравшуюся падать куртку.
– Дед Мороз, – мрачно сказала трубка.
Михалыч глянул на номер:
– Палыч?
– Короче (плевок… плевок…), на работу можешь больше не выходить.
– Я же отпросился… – Михалыч застыл в неудобной позе, придерживая ногой куртку. – Ты сказал: «Хорошо».
– А вот не надо! – Еще несколько плевков. – Я сказал: «Хорошо, я подумаю». По-ду-ма-ю! Слышите там, что сами хотите. А мы тут корячься!
Трубка зачастила гудками.
Михалыч понял, что стал безработным, и пнул слегка прилавок. Хотелось сильнее, столько всего накопилось в душе.
Провел по щеке ладонью. Ладонь была влажной – когда психовал, всегда потели руки.
Поглядел в телевизор, там шла реклама. Вспомнил про мать. Говорить он ей ничего не станет.
– Готово! – появился Никак и приглашающее дернул головой. И снова в дверь.
Михалыч глянул на куртку, обошел прилавок, наклонив голову, чтобы не задеть телевизор. Еще раз вспомнил про мать в машине и вошел в дверь. Он злился на себя за этот суп, без которого можно было прожить. Поскорее заглотать, и ноги в руки.
Он стоял в узком проходе между коробками. Ни Никака, ни долбаного этого супа нигде не было. Сбоку из еще одной двери шла полоска слабого света. Михалыч попробовал дверь, она подалась и с тонким скрипом открылась внутрь.
Михалыч шагнул и тут же уперся ногой в низкий топчан, занимавший все. На топчане с приоткрытым ртом лежала продавщица и глядела на него. Первая мысль была, что она мертвая или ей плохо, такой это был взгляд. Но она решительно пошевелилась и, обхватив обеими руками Михалыча, притянула к себе. Михалыч раскрыл рот и тут же почувствовал, как во рту у него оказались чужие губы, сухие и с каким-то восковым привкусом.
Михалыч приподнял голову и сел на топчане.
Джинсы, белье его с начесом – все валялось, скрученное как попало. Голова слегка гудела, как с перепоя, и Михалыч поскреб ногтями затылок. Не сразу нашел второй носок, и тот долго не хотел натягиваться на потную пятку. Продавщица лежала лицом вниз, зарывшись головой в серую, без наволочки подушку. Когда он выходил, в животе у нее тихонько буркнуло, и она пошевелила головой.
За дверью, прислонясь к ящику, ждал Никак.
– Все нормально? – дыхнул на него «букетом». Тоже не терял, видно, времени даром.
Михалыч убрал его с прохода и двинул к выходу, задевая плечами коробки.
Никак снова вылез перед ним.
– Ну, супчик хоть поешь. Я тут старался, поляну накрыл, – потянул Михалыча довольно сильно вбок.
Между коробками открылся низкий столик. Рядом с его супом виднелась закуска и начатая бутыль.
– Я за рулем, – сказал Михалыч.
– А мы тогда квас. – Никак подталкивал Михалыча к столу, а в руках уже вертел длинную бутылку кваса. – Да и отдохнуть после этого дела немного надо. Чтоб организм в себя пришел.
