В этот момент в Серёжке что-то произошло, что-то сдвинулось. Он ещё ни разу не задумывался о своём будущем, и без этого хватало забот. А тут он увидал, что его красномордый, волосатый отец, который одной левой быка завалит – Серёжка в этом был железно уверен, – на глазах семьи беспомощно сдавался на милость неизвестного диспетчера, выдающего путевые листы в жизнь. И значит, эта комната, этот протёртый половичок при входе – это навсегда! И никогда у него не будет своего письменного стола, как у Митьки. Не говоря о ванной и телефоне. Вот с этого дня у Серёжки появилась в жизни цель. Сначала он не понимал, что она у него появилась. Но он долго обмозговывал отцовы слова, думая о себе. Его житьё ему привычно, но у многих оно лучше. Действительно, Серёжке не хватало телефона. И ещё телевизора. Потом воображение соблазнило его преимуществом ванны – не надо по воскресеньям торчать в длинных очередях в баню. Затем он смекнул, как здорово иметь личную комнату, где можно прятаться от родительских глаз и духариться, как хочешь. Через некоторое время его цель жизни оформилась в виде нечто связного и конкретного, что выражалось словами «человеческие условия». Она представляла собой компактную картину кучи бытовых благ, которая имела то преимущество, что растягивалась, как резиновая и при необходимости пополнялась новыми деталями.
– Представляешь, в квартире вся мебель новая, полированная. Всё сверкает. И уборная никогда не занята.
– А если в ней жена твоя засядет?
– Какая жена?
– Ну, будет же у тебя когда-нибудь жена…
– Нет, у каждого будет своя уборная. Сколько людей – столько уборных.
Время шло, и Серёжка продолжал мечтать о личном благополучии. Поблистав множество раз бесконечным количеством сказочных граней, его мечта закономерно упёрлась в вопрос, как всего этого добиться? В самом общем виде ответ был прост и не являлся ни для кого секретом: хочешь жить хорошо – стань большим начальником. Некоторое время Серёжка смаковал избранные моменты жизни больших начальников.
– Вот увидишь, – убеждал он Митю – буду сидеть в отдельном кабинете, а перед ним секретари… штук десять. «А ну-ка вызовите ко мне Реброва Михаила…» Как его отчество? Ну, неважно. «Реброва Михаила Ивановича». Тот прибегает, перед моей дверью причёсывается, галстук поправляет и осторожно так входит. А у меня кабинетище… Стол широкий, длинный… На нём – графин с водой и стаканы. До меня от двери идти шагов сто… нет, двадцать, – Серёжка не хотел отрываться от реальности. – Двадцать пять.
Очевидно, секретарей перед кабинетом и это «Вызовите ко мне…» он украл у Гоголя, но где ему приходилось видеть такие кабинеты? И откуда он знает такие детали?
– Ребров идёт, а у него от страха коленки трясутся – вот-вот с катушек свалится. А я сижу, головы не поднимаю, читаю бумаги. Потом из внутреннего кармана пинжака вынимаю авторучку с золотым пером и начинаю приказы подписывать. Вот так вот. А когда надо будет куда ехать, дверцу машины мне будет открывать шофёр или ещё кто-нибудь.
Серёжка мечтал, фантазировал. Чуть ли не бредил. Он увлекался всё больше и больше. Фантазии способны увести далеко, и Серёжка возненавидел своё нынешнее существование. У него сама собой сложилась большая задумка: не допустить возможных ошибок провидения, а смастерить себе такую судьбу, какую захочет он сам. Как это сделать, он точно ещё не знал, а внутри у него всё зудело и требовало действий.
С удвоенной силой он налёг на учёбу. Он и без того ходил в твёрдых хорошистах, а тут вдруг подрос до настоящего отличника. У него появилась привычка тщательно подмечать, кто во что одет, кто что ест. Большому делу требуется постоянная подпитка энергией, и Серёжка её добывал, стравливая капельки своих наблюдений чужого благополучия с примерами личной обездоленности. В результате образовывалось очень эффективное топливо, которое он называл несправедливостью. Это горючее ежедневно поддерживало Серёжку в его устремлениях, не давало потускнеть, сияющей впереди, цели, слепленной из больших и малых вожделений. Он их любовно складировал, мысленно перебирал, придумывал новые. Без последствий это остаться не могло. Отходы горючего копились в нём в виде болезненной зависти к удачливым и состоятельным. Её Серёжка тоже сладострастно лелеял, и потихоньку он начал прихварывать озлобленным мировосприятием.
Неистощимой залежью несправедливостей, которую он не уставал отрабатывать, служила фартовая жизнь Реброва, Соколова и Коржева. Накопленная масса жгущих душу фактов проросла ещё одной особенностью. Серёжка, как и большинство населения страны, всегда бездумно принимавший всё, что сыпалось из высоких правительственных сфер, вдруг перестал верить официальной информации и, тем более, – официальным обещаниям. Обострённое внимание к благосостоянию окружающих привело его к выводу, что правительство, газеты, радио врут насчёт счастливой жизни и уверенности в завтрашнем дне. Теперь жизнь своей семьи он, однозначно, считал нищенской. Серёжка очень рано взялся всё пробовать «на зуб», но мудрее от этого не стал. Он стал циничней.
Вот так, неосторожно оброненное родителем слово, на долгий срок зажгло в Серёжкиной душе неугасимую страсть. И так само собой сложилось, что он начал делиться с Митей сперва своими мечтами и фантазиями, а позже – планами. Все эти мечты, фантазии и планы внутри Серёжки не умещались, они распухали и рвались наружу. Их требовалось кому-то рассказать. Митька для этого подходил лучше всего. Он только слушал и молчал, а если и спрашивал чего, то лишь затем, чтобы уточнить непонятное.
А у Мити жизненной цели не было. Один только раз он случайно задумался над тем, что интересно бы дожить до двухтысячного года. Новое тысячелетие, новый век и вообще… Высчитал, что тогда ему стукнет пятьдесят пять лет – значит, дотянуть до круглой даты вполне можно. Но разве это жизненная цель? Не было у него и взрослого друга, который поддомкратил бы ему мозги или хотя бы научил его ходить на байдарке под парусом. Отец приходил к ним в гости не чаще двух раз в год. При нём мама старалась казаться весёлой. Папа старался казаться беспечным. А получалось натянуто, каждая сказанная фраза была перегружена скрытым смыслом. Какие уж тут паруса. И вообще, чтобы говорить о парусах, надо видеть друг друга каждый день. Отец для сына давно превратился из родного в просто знакомого.
Но избыток энергии будоражил, требовал хоть как-то проявить себя, и Митя, как и положено в его возрасте, вместе с приятелями-хулиганами бил из рогатки по стёклам, мастерил самодельные пистолеты-поджиги, опустошал телефоны-автоматы с помощью специально подобранных железных шайб.
А время всё ускорялось. И вдруг оно вообще свернулось воронкой и в бешеном темпе принялось засасывать людей и события. Так, по крайней мере, казалось Мите, потому что наперегонки с ним торопливо менялся и он сам, как, впрочем, и его товарищи. Первое, что бросалось в глаза, – ребята неумолимо шли в рост. Теперь мамы в разговоре часто упоминали, каким по счёту стоит их отпрыск в шеренге на уроке физкультуры. В их голосе гордость соседствовала с тревогой. Остальные изменения совершались внутри тянущихся к солнцу организмов. Смена настроений, сумбур желаний. В этой неразберихе кто-то неожиданно исчезал, как, например, Ромка Дугин. После седьмого класса он рванулся искать какой-нибудь интересный техникум.
