— Дробь! — Голос командира башни. — Орудия и приборы на ноль! Осмотреться в боевом, в перегрузочном, в погребе! Раненых отправить в лазарет! Линкор идет в Кронштадт.
Непряхин как стоял у стеллажа, так и опустился на палубу.
Ноги сразу отказались служить.
— У вас ожог на спине, старшина, — говорит ему Погожев. — В лазарет надо. Давай помогу.
Непряхин глядит на Погожева, на измученном его лице появляется улыбка, и он говорит чуть слышно:
— В Кронштадт идем… Слыхали, гаврики? В Краков…
Лазарет «Марата» забит ранеными. Один из фельдшеров, занятый перевязкой, мельком взглянул на Непряхина, бросил:
— Ходячий? В старшинскую кают-компанию!
Пошел Непряхин коридорами, вверх-вниз по трапам, запах погашенных пожаров бил в ноздри. От этого кислого дымного духа корабельные коридоры казались чужими. У знакомого артэлектрика из четвертой башни, шедшего навстречу с забинтованной рукой на весу, узнал Непряхин: большая кают-компания разрушена взрывом бомбы, поэтому «филиал лазарета» пришлось развернуть в старшинской, там всех легкораненых обрабатывают.
А спину Непряхину жгло все жарче. Боль, совсем незаметная в первые минуты, теперь прибывала — ввинчивалась меж лопаток. Пожалел Непряхин, что отмахнулся от помощи гавриков: сам, дескать, до лазарета дойду…
Добрел кое-как — ноги привели. А дальше помнил смутно. Только и помнил, как уложили его на стол задницей кверху и вкатили противошоковый укол. Очнулся он позже и обнаружил, что лежит на брюхе в родном кубрике, на собственной койке, перебинтованный, пропахший гнусной мазью.
— Очухались, товарищ старшина? — услышал он и, поведя глазами, увидел Погожева, присевшего на корточки возле койки. — А то ведь у вас шок начинался, врачи сказали.
— Он у меня где начнется, — с трудом проговорил Непряхин, — там и кончится. Ты зачем здесь?
— Как зачем? Коротков послал вам на подмогу. Я вас из кают-компании в кубрик тащил.
— А-а… Ну, молодец. Возьми с полки пирожок.
— Чего взять?
— Пирожок.
Погожев засмеялся. Он одним ртом смеялся, глаза оставались такими же выпученными, нахальными.
— С тобой, старшина, — сказал, смеясь, — как в цирке.
— Ладно, иди-ка в погреб. Приберитесь там, чтоб полный ажур. Я маленько отлежусь и приду проверю. Ванечке своему скажи — будете комендорами. Заслужили.
Старшина первой статьи Непряхин Виктор закрыл глаза.
А ведь совсем недавно, вспоминал он, была в Кронштадте весна. Солнцем был доверху залит двор школы номер два, шефствующей над линкором «Марат». И он, Непряхин, после волейбола подходит к русоволосой девушке в белой майке и трусах и говорит:
— У тебя хорошие данные для игры.
Она молчит, глаза смущенно потупила.
— А мы ведь не познакомились, — продолжает он весело. — Меня зовут Виктор. А тебя?
Тут она как стрельнет глазами, как выпалит:
— Вот переоденусь, тогда и познакомимся.
Вышла из школьного здания в светлом платье и зеленом жакетике, с портфелем — и подругой у левого борта. Чинно протянула руку лодочкой:
— Надя Чернышева.
А подруга — бойкой скороговорочкой:
— Оля Земляницына.
Лучше бы, конечно, без подруги, но что поделаешь. Пристроился Непряхин к Наде Чернышевой с правого борта, и пошли они втроем по Коммунистической, через Якорную, по бульвару на Советской, под голыми еще ветками лип и каштанов, мимо памятника Беллинсгаузену, что стоит против Дома флота. На афише у дверей Дома флота написано крупно: «Антон Иванович сердится».
Надя неразговорчива, помалкивает больше. Этой Оле Земляницыной лишь бы посмеяться. Ну а он, Непряхин Виктор, старается. Как говорится, трали-вали.
Вдруг Надя вскинула на него взгляд.
— Ты где научился так подавать? — спрашивает.
— Чего? — не понял Непряхин, а самого до печенки продрало от ясных Надиных глаз.
— Мяч подавать где научился? В юношеской сборной?
— А-а… — улыбается Виктор. — Нет, в сборной техникума. В городскую юношескую меня кандидатом взяли, только не успел там поиграть.
— Почему?
— В тридцать девятом стукнуло восемнадцать — и тут флот Балтийский по мне заплакал. Как раз я кончил техникум, подал в индустриальный. А поучиться не успел. Остригли меня наголо и — будь здоров — в Краков, в Школу оружия. Я ведь комендор, девчата.
— А то мы не видим! — указывает Оля на красный штатный знак на рукаве непряхинской суконки — скрещенные орудийные стволы.
— Поиграть ты не успел, поучиться не успел, — говорит Надя. — Ничего ты не успел.
— Да успею еще! — отмахивается Виктор. — Не старик же я. Вы, девчата, «Антон Иванович сердится» смотрели?
— А я, — говорит Надя, — буду в медицинский поступать.
— Правильно, — одобряет Непряхин. — Только волейбол не бросай. У тебя к нему способности.
Он, словно бы невзначай, берет Надю под руку.
— Прямо! — Она отнимает руку.
Так, разговаривая, они идут втроем по бульвару сквозь весеннюю игру солнечных пятен и тени. У Морской библиотеки — красивого полукруглого здания с колоннами попарно — Надя останавливается. Ей надо в библиотеку — книжки взять по истории и литературе. Виктор говорит: «Я тебя подожду тут». — «Нет, — отвечает, — не жди, не надо. До свиданья». Ухватился Виктор за это «до свиданья», стал настойчиво предлагать встретиться в следующую субботу. Нет, никаких свиданий… «Да ты ж сама сказала: „до свиданья“…» — «Ну, это… все так говорят… не цепляйся к словам». Такие строгости, что хоть в канал кидайся… Оля Земляницына с понимающей улыбочкой попрощалась и ушла, ей к маме надо было зайти на работу в Учебный отряд, — Виктор сердечно простился с ней. Но Надю все же удержать не смог — упорхнула, скрылась за высокой дверью библиотеки.
Не таков, однако, был Непряхин Виктор, старшина первой статьи с «Марата», чтобы так вот взять и уйти несолоно хлебавши.
Спустя полчаса Надя, выйдя из библиотеки, увидела: у низенькой ограды палисадничка, разбитого вдоль библиотечного здания, стоял Непряхин, его широкая штанина зацепилась за столбик ограды, Виктор дергался, бился, пытаясь высвободиться.
Он и не заметил, как вышла Надя. Крутился вокруг столбика, приседал, руками размахивал…
Надя изумленно вскинула брови и засмеялась, зажав рот ладошкой. Тут Виктор увидел ее, сердито сказал:
— Помогла бы лучше, чем смеяться.
— Как я… как тебе помочь? — спросила она.
— Садовника кликни… или не знаю кого… пожарную команду вызови…
— Да ты просто потяни наверх. — У Нади слезы потекли от нового приступа смеха.
