— Меня послала учительница… госпожа Ирини, — наконец пробормотала я. — Чтобы узнать про Алексиса… вдруг он болеет.
— Проходи и сама увидишь, — с улыбкой ответила она и отошла, пропуская.
Я застыла на месте, не зная, что делать.
— Иди за мной, — сказала мама Алексиса и взяла меня за руку.
Мы спустились по нескольким ступенькам вниз и прошли по длинному коридору, в котором едва хватало места одному человеку. Справа и слева прямо на полу были свалены горы книг, высившиеся почти до потолка. Мама Алексиса открыла дверь, и мы вошли в комнату. И там тоже были книги, повсюду книги: на полу, на чемодане, на каких-то полках, даже между рамами, внутри окна.
И тут я в первый раз увидела отца Алексиса. Он сидел за столом и писал. И хотя на улице вовсю светило солнце, у него была включена лампа. Из окна даже лучика света не просачивалось, словно дом был в полуподвале.
— Димитри, — проговорила мама Алексиса, — это девочка из класса Алексиса, ее прислала учительница спросить…
Он поднял глаза, и тут я внезапно поняла. Он — писатель… ПИСАТЕЛЬ.
— Кем работает твой папа? — спрашивали Алексиса дети в школе.
— Никем, он пишет, — всегда отвечал тот.
Мне и в голову не приходило, что он может быть писателем, но теперь я это видела своими глазами. Он был бледным, таким же, как Алексис, только волосы не длинные, и писал он ручкой, а не пером, как другой писатель, которого я как-то разглядывала на картинке в книжке дедушки. Впервые в жизни передо мной был настоящий писатель, и я застыла в оцепенении. Он молчал, и я, бог его знает почему, испугалась. И еще сказала себе, что никогда, никогда я не смогу стать писателем!
— Кажется, малышка тебя испугалась, — заметила мама Алексиса, улыбаясь.
Тогда улыбнулся и он. Глаза его, словно вдруг кто вдохнул в них жизнь и свет, стали веселыми, и вокруг них сбежались мелкие морщинки.
— Это тебя зовут Мелисса? — спросил он.
— Да, господин, — ответила я смелее и порадовалась, что Алексис рассказывал ему про меня.
На диване, под пледом, что-то зашевелилось. Я даже не заметила, что там свернулся в клубок Алексис, уткнувшийся лицом в подушки.
— Он заболел? — спросила я.
Алексис даже не пошевелился. Мама подошла к нему:
— Ты не поговоришь с Мелиссой?
А отец начал объяснять сыну столько всего, что я даже и понять не могла. Он говорил Алексису, что тот должен быть горд, что у него нет новых ботинок, и что господину Каранасису должно быть стыдно, раз он сказал: «Чтоб я тебя больше в этой рванине не видел». И еще, прибавил отец Алексиса, он уехал из Афин и оставил газету, в которой работая, потому что больше не мог писать то, чего от него требовали; пусть лучше вся его семья будет ходить босой.
Он говорил очень громко. Мама Алексиса поднялась и прикрыла дверь комнаты.
— Тише, Димитри, как бы кто не услышал… — сказала она и заплакала.
Я же повторила себе, что никогда не стать мне писателем… Но вдруг поняла: Алексис не приходит в школу, потому что у него ботинки — «рванина». Тогда я вспомнила про… «страсти» Мирто. Сестра однажды весь дом на уши поставила, требуя, чтобы ей купили какие-то ботинки на шнуровке — точь-в-точь как у мальчиков. Тетя Деспина купила.
— Поклянись, что ни одной живой душе не скажешь! — потребовала Мирто в день, когда надела эти ботинки в первый раз.
Я дала слово.
— Они мне давят на пальцы.
Так что она носит их от случая к случаю, только чтобы мама ее не спрашивала, куда она их дела и почему не носит, если так хотела. И когда Мирто надевает их, то каждый раз вздыхает:
— Ну что ж, пора примерить мои «страсти».
Надо было все это рассказать и спросить еще, какой размер обуви у Алексиса, но тут его отец снова помрачнел и замолчал, мама продолжала плакать, а Алексис лежал без движения, зарывшись в подушки.
— Так тебя зовут Мелисса? — прервал молчание отец Алексиса, и снова его глаза стали веселыми, и вокруг них снова сбежались мелкие морщинки.
Я рассказала, что так меня назвал дедушка, потому что это имя моей бабушки и одной древней царицы.
— А ты любишь королей? — спросил отец Алексиса.
И тут меня словно прорвало, и я выложила все.
Про тетю Деспину и Мирто и про то, что они обожают королей, про меня и дедушку и про то, что нам с ним короли даром не нужны. Я даже про папу рассказала, про то, что он боится потерять место с тех пор, как объявили диктатуру, и про то, как он заставил нас переименовать котенка. Рассказала про Мирто и ее звезды и про то, что Мирто хотят сделать звеньевой, а дедушка сказал: «Раз это необязательно, и пусть другим выпадет честь стать первыми, и не высовывайся». Я рассказала о леопарде, стоящем под стеклом, и об Артеми, считающей нашу гостиную с ее потертыми бархатными креслами сказочным королевским дворцом. «А наш двоюродный брат Никос…» — я собралась было рассказать и про него, но тут запнулась и в растерянности огляделась.
Алексис высунулся из-под своих подушек, сидел, упираясь локтями в диван, и слушал. Его мама уже не плакала, даже улыбалась, а отец хохотал во весь голос.
— А какой у тебя размер обуви, Алексис? — торопливо сменила я тему и рассказала про «страсти» Мирто.
Его отец встал и расцеловал меня в обе щеки, а потом посерьезнел:
— Наверное, это моя вина, Мелисса, не надо было спрашивать тебя о королях, но ты не должна говорить такие вещи незнакомым людям.
— И теперь папа потеряет свое место в банке? — спросила я в ужасе.
— Успокойся, — улыбнулся он. — Ничего страшного не произошло. Мы твои друзья, но старайся не разговаривать с незнакомцами.
— А они не похожи на девчоночьи? — впервые подал голос Алексис.
— Совершенно! — успокоила я его. — Типичные мальчиковые.
— Ну если только ненадолго… если разрешит твоя мама, — проговорила мама Алексиса. — А потом нам, наверное, удастся купить ему новые.
Я же сказала, что мама только счастлива будет, потому что ей совсем не нравилось, что девочка носит такую неподобающую обувь. А что касается Мирто, она только свои золотые перышки и звездочки никому не дает, а со всем остальным расстается не задумываясь.
— Это твоя сестра знает, сколько тычинок у цветка яблони? — засмеялся отец Алексиса.
Да он ему все разболтал, этот Алексис!.. Алексис достал свою «рванину», чтобы пойти со мной и взять «страсти» Мирто и не пропустить школу и завтра.
— Я к тебе в дом не пойду, потому что стесняюсь, я на улице подожду, — заявил он мне.
И всю дорогу до моего дома он говорил:
