— Вот теперь вы знакомы, — говорит Терещенко, — и можете обо всем сноситься друг с другом непосредственно без меня.
От Терещенко еду к Переверзеву, который просил срочно сообщить ему точные данные о Мюллере и Еремееве. Узнаю от Бессарабова, что в Таврическом дворце разразилась буря, а потому Временное правительство назначило особую смешанную комиссию из прокурорского надзора и членов Совета солд. и раб. депутатов для расследования всего «происшествия». Переверзев, уезжая, поручил меня спросить, кого я предложу в эту комиссию от контрразведки. Называю П. А. Александрова.
Спешу к себе на Воскресенскую набережную; приезжаю как раз вовремя, так как в передней застаю большевика присяжного поверенного Козловского, а с ним десятка два вооруженных солдат и им подобных. Еще с лестницы слышу шум и крики, которыми обычно сопровождаются эти посещения[43].
Несколько человек кричат сразу. «Контрреволюция» повторяется на все лады, а за нею выдвигается настойчивое требование немедленно выпустить арестованных. Следом идут соответствующие объяснения, что постигнет контрразведку, если товарищи сегодня же не вернутся на дачу Дурново. Для большего вразумления двое бойко размахивают кулаками и исступленно выкрикивают: «В бараний рог!»
— Да вы не туда попали, — отвечаю я, как мне кажется, спокойным голосом, а у самого внутри так все и прыгает. — Мы исполнили только желание Совета солд. и раб. депутатов. Поезжайте к ним и все узнаете. Кстати, к ним и обращайтесь за освобождением.
Мгновенно замерли; недоверчиво переглядываются. Через несколько секунд заводит один Козловский, но уже октавой ниже:
— Доказательства! Я сам член исполнительного комитета.
— Да я уже вам сказал: поезжайте в Совет, — отвечаю я, повышая голос, — там и специальная комиссия назначена.
Поворачиваю налево, иду по коридору; вызываю Александрова и запираюсь с ним в своем кабинете. Гости уходят.
Среди других — знакомые лица: соседи по верхнему этажу из «боевого отдела Литейной части партии большевиков».
Еще раза два доносятся с лестницы прощальные возгласы: «Охранка!» Все утихает.
Ночью Александров возвращается из комиссии с хорошими вестями:
— Право, Борис Владимирович, как будто по точному заказу. Ведь только эти два по всем нашим делам и были арестованы по просьбе Советов. Спроси у нас третьего, мы бы никак не нашли. А по поводу выступления войск без разрешения более или менее улеглось, так как за недостатком времени разрешения спросить не успели, тем более что выступили из-за арестованных Советами.
Буря утихает. Только выстрел по Аснину грозит крупными осложнениями. Однако и здесь нам приходит на помощь случайное обстоятельство: оказалось, что буквально все тело Аснина было татуировано рисунками до крайности циничными, дальше которых никогда не уходила подзаборная литература.
Переверзев распорядился сфотографировать эти рисунки.
Под давлением «контактной комиссии», образованной с началом революции по инициативе Нахамкеса, Временное правительство установило положение, в силу которого министры должны были защищать свою деятельность перед Всероссийским съездом Советов[44]. На многолюдном собрании съезда, разбиравшем нашу экспедицию на дачу Дурново, против Переверзева выступает ряд ораторов, среди других особенно ожесточенно большевики Луначарский и Каменев. На крики и упреки в «убийстве народного избранника» Переверзев предъявляет фотографии тела Аснина со всеми рисунками. Эффект выходит ошеломляющий. Луначарский и Каменев поспешно ретируются; даже Троцкий не умеет найти слова, а собрание провожает министра овациями[45].
Матросы-кронштадтцы устраивают «борцу за идею» Аснину помпезные похороны с красными флагами, оркестрами, речами «смерть палачам» и т. п.
Таким образом, для нас все кончилось гладко. Внешним образом то же можно было сказать и про Главнокомандующего, хотя, несомненно, трюк с выводом войск не мог усилить к нему доверия Совета солд. и раб. депутатов, а потому акции его в Таврическом дворце упали еще ниже.
Хуже всех пришлось Переверзеву. Через несколько дней, войдя в комнату секретарей министра юстиции, застаю такую картину: у стола сидит Бессарабов, перед ним стоит Данчич, размахивает руками и в такт приговаривает: «Убьем, убьем, убьем». — «Так убейте же, черт вас возьми, только избавьте от своего присутствия».
— В чем дело, Иван Иванович, откуда такие ужасы, — прерываю я его ритмическое покачивание.
Все объясняется. Железняков пользовался большой популярностью среди кронштадтских самостийников. И вот каждый день с утра в приемную министра юстиции вваливалась пачка вооруженных матросов и не уходила до самого вечера, требовала немедленного освобождения Железнякова, грозя в противном случае убить Переверзева.
Последний выходил к матросам и неизменно отвечал, что Железняков будет сидеть в тюрьме до тех пор, пока он, Переверзев, останется министром. Павел Николаевич твердо держал свое слово. Эти угрозы, естественно, временами доводили до исступления секретарей министра, которым приходилось их выслушивать в приемной в течение целого дня и каждый день.
Думаем вместе, как помочь, как не допускать матросов до приемной. Пробую поставить караул. Передняя министерского дома немедленно превращается в свиной хлев с семечками.
Горе-солдаты: добрая половина сразу уходит в город; оставшиеся же мирные мужички, запрятав винтовки, со страхом и уважением смотрят на решительных, грубых, вооруженных матросов, уверенно и быстро поднимающихся по лестнице. Какой контраст!.. Эти знают, чего хотят.
Глава 10
Из журнала контрразведки
В контрразведке волнение. Большая междуведомственная комиссия Потапова закончила в середине июня составление общей инструкции контрразведке. Но беда не в этом. Она даже приступила к составлению плана работ. И это бы еще ничего: я участвовал только в первых двух заседаниях и времени не потерял, так как посылал вместо себя заместителя Пашенного.
Вся неприятность — в циркуляре. Это новый сюрприз Потапова. Заботясь о создании новых кадров новой контрразведки, он открывает специальные курсы, что нельзя было не приветствовать. Только в приказании по всем контрразведкам Главное управление Генерального штаба уведомляет, что служить в контрразведке будут только те, кто окончит названные курсы. Агенты и младшие служащие обеспокоены: они уже на службе, не могут ее бросить, чтобы посещать курсы, а потом, оказавшись без диплома, будут подлежать увольнению. Ходатайства и протесты моего помощника, состоящего для связи при Главном управлении, не приводят ни к чему. Ему твердо разъясняют двумя словами: «Никаких исключений».
