— А он не воткнут.
— Так, так, понимаю. Приеду. Пятьдесят второе отделение? Почему так далеко? Переполнены? Понимаю. Да, знаю где. Не больше пятнадцати минут. Да, до встречи.
Дару повесила трубку, глубоко вздохнула и сообщила:
— Это Эван. Я поеду его выкупать.
— Выкупать?
— Ну да, поручиться. — Ее губы чуть изогнулись. — У него нет никаких документов.
Роланд хихикнул. Дару вслед за ним. И оба расхохотались, едва переводя дыхание, а Ребекка смотрела на них и ничего не понимала.
Все еще смеясь, Дару сгребла сумочку и пошла к двери.
— Постараемся вернуться как можно быстрее, — сказала она, уже на выходе.
Роланд вытирал выступившие слезы.
— Документов нет, — повторил он и снова зашелся в хохоте. — Ой, не могу! Документов!
Ребекка покачала головой. Иногда эти так называемые нормальные ведут себя совершенно по-идиотски.
Дару размашисто вышагивала, не глядя под ноги, по неровному тротуару перед пятьдесят вторым отделением. Как они посмели сунуть ей штраф за парковку, когда она простояла всего минуту или две! Ну ладно, пусть десять, а где тут парковаться прикажете? В даунтауне место искать — это как зубы рвать, даже того хуже. Погодите, она уж этим копам вместе со своими двадцатью баксами сообщит половину того, что о них думает — мало не покажется. И тут неведомая сила толкнула ее в плечо, она стала падать, но чья-то мощная рука подхватила ее, удержала и подняла.
— Спасибо! — рявкнула она своему спасителю, а потом взглянула в его лицо. И тут ее сердито сжатые губы растянулись в улыбку, и в ответной улыбке она просто утонула. Не думая, как это выглядит со стороны, Дару стояла и смотрела ему вслед, а парень со своим спутником залез в старый побитый японский пикап и уехал. Черт возьми, он даже был не в ее вкусе: слишком молод, слишком ярок, слишком красив — а она зареклась встречаться с мужчинами намного красивее ее самой — и абсолютно неотразим.
— Ну вот, — пожаловалась она вечернему воздуху, — опять из-за мужчины приходится чувствовать себя полной дурой.
Послав нежный взгляд в сторону, где исчез молодой человек, Дару распахнула дверь и вошла в отделение, напрочь позабыв об охватившем ее минуту назад гневе.
— Сыграй опять эту, про единорога. — Ребекка аж подпрыгнула на стуле. — Ту, что твоя подруга написала.
— Так я ее уже играл, детка. Две песни тому назад.
— Ну правильно, — подтвердила она, закатывая глаза. — Я же сказала «сыграй опять».
— Ах, опять, — улыбнулся Роланд. — Извини, не понял.
Ребекка задумалась, сдвинув брови и увлеченно обрабатывая зубами ноготь большого пальца.
— Ладно, — сказала она. — Играй, что тебе хочется, только сначала сыграй про единорога.
— Будь по-твоему, — сдался Роланд, все еще улыбаясь. Он ничего не имел против того, чтобы играть для Ребекки, — даже если она хотела повторения одних и тех же песен снова и снова, — потому что она всегда так внимательно слушала, как будто полностью погружалась в музыку. Таких слушателей было немного, и попадались они редко.
Он мчится через лес ночной,
О ветви тело рвет впотьмах.
Рога псарей и гончих вой
Все ближе, ближе за спиной
И все сильней холодный страх.
Из всего его репертуара Ребекке больше всего нравились простые мелодии со сказочными стихами, которые ему присылала в каждом письме одна его старая подруга уже лет пять или шесть. Пару раз Роланд пытался обмануть ее похожими по теме и строю песнями, но Ребекка всегда распознавала подлог. Однажды он сыграл ей музыку собственного сочинения. Она слушала так же внимательно, склонив голову к плечу, а когда он закончил, сказала: «Очень хорошая песня, Роланд, только неполная». Но не смогла объяснить, отчего же она неполная. Больше он Ребекке своих песен не играл. В основном потому, что был с ней в глубине души согласен.
Только он допел песню, как в холле послышались голоса, и дверь открылась.
— Эван! — Ребекка метнулась через всю комнату и оказалась в паре дюймов от Адепта. — С тобой ничего не случилось?
— Все в порядке, Леди, — улыбнулся он в ответ. Чуть устало, как показалось Роланду. — Спасибо тебе за заботу.
— Тебя арестовали!
— Да. — Он отвел с лица прядь волос. — Было.
Ребекка перевела взгляд на Дару, и глаза ее округлились.
— Вы цыплят купили!
— Да, — ответила Дару и отдала ей красный с белым пакет. — Было.
Ребекка поднесла пакет к лицу, втянула воздух, предвкушая удовольствие, и повернулась к Роланду.
— Роланд! Они цыплят купили!
— Я вижу, детка.
Роланд держал перед собой Терпеливую и рассматривал Эвана, ища признаки… признаки чего-нибудь. Из своего опыта он знал, что копы не очень церемонятся с молодыми людьми без документов, которых прихватывают… скажем, в разных ситуациях.
— Ты в порядке?
— Как видишь, — развел руками Эван.
Роланд продолжал смотреть.
«Пользуешься случаем, чтобы разглядывать и прятать чувства за маской заботы», — произнес голосок у него в голове.
Ребекка поставила перед ним тарелку с цыплятами, горкой жареной картошки и зеленого горошка, вытащила из его руки гитару и сунула вместо нее вилку.
— Ешь, — сказала она, что он не преминул сделать.
Потом, когда косточки были обглоданы и он снова обрел равновесие, спросил:
— Что случилось?
Эван как раз скармливал Тому кусок шкурки — кот появился, как только они сели есть.
— Я остановил драку, — просто ответил он. — Вытерпеть эту боль и этот страх я не мог. Он ушел. Думаю, он знал, что так и случится. Теперь он, наверное, где-то прячется и надо мной смеется.
Эван за время своего отсутствия осунулся, тонкие черты его лица заострились.
Дару заговорила и сама не узнала свой голос:
— Спасая этих людей и упуская его, ты, быть может, обрек весь мир власти Тьмы.
— Знаю.
И больше сказать было нечего. Но это единственное слово, так же, как боль, отразившаяся на его лице, могло бы даже из каменного сердца исторгнуть слезы.
Констебль Харпер отодвинул клавиатуру, сплел пальцы и потянулся. Смена шла к концу, и он почти физически ощущал вкус холодного пива, ожидавшего его дома. Только бы отбарабанить оставшиеся полтора часа. А что может случиться в старом добром Торонто в воскресенье вечером в девять тридцать вечера?
За спиной открылась дверь, и еще не повернувшись, он ясно представил, что сейчас увидит. Кондиционер из последних сил справлялся с жарой, и это новое нападение было явным перебором. Запах грязи, пота, заношенной одежды, и над всем этим доминировала вонь застарелой мочи.
