В сердцах повысив голос, Миясэ бросает трубку. Он понимает, что все лица сотрудников типографии и репортеров обращены на него. Некоторые открыто смотрят, а некоторые косятся. Его возбуждение пошатнуло обычный ритм типографии. Он лихорадочно трясся, будто у него кипели внутренности.
Тамаки… я тебя… убью!
Миясэ показалось, что у него закостенело лицо. Он даже потрогал языком щеку с внутренней стороны.
Что же значит ее «не хочу говорить и не буду»?
Он медленно встает со стула и откашливается несколько раз. Все вокруг плывет у него перед глазами. Не понятно, что близко, а что далеко.
— Миясэ, что ты себе позволяешь?!
В углу его поля зрения появляется нахмуренный Нисикава, он переводит на него взгляд.
— Что ты на меня уставился такими глазами? Мне без разницы, кто там, твоя девушка или невеста! Ты не имеешь права скандалить на работе, понятно?!
Да, здесь Нисикава прав. Миясэ кивает ему. Визгливый голос Нисикавы слышен на весь этаж. Медленно подняв руку, Миясэ легонько толкает его в грудь.
— Ты чего, Миясэ?! Ты чего? Убери руки! — пытаясь отстранить его руку, кричит Нисикава, но Миясэ, закрыв глаза, лишь мотает головой. «Прошу тебя, замолчи, — говорит весь его вид. — Понимаю, не прав, но подожди хоть минуту».
Пятидневное исчезновение Тамаки заволокло туманом сознание Миясэ.
— …Извините.
Сознание рисует Миясэ картины неизвестной ему жизни Тамаки. По сути, она совсем чужой для него человек. И его пятидневный кошмар совсем не касается Тамаки.
— Ах, извините? Ты всегда так! А на самом деле и не думаешь извиняться, что, не так?
— Да нет…
— Не думаешь ведь?
— …И не подумаю!
Миясэ и сам не понимал, как эти слова сорвались у него с языка, но в следующий момент он уже видит искаженное лицо Нисикавы, падающего на верстальный стол. Только потом Миясэ понял, что ударил своего начальника.
— Прекратите!
Это кричит ветеран типографии Хорикоси, глядя на разломанный стул. Нисикава сидит на полу, вцепившись рукой в основание стола. Он похож на какого-то жука.
— Ну-ка прекратите! — вклинивается Сасада.
— Ты что?! — кричит Нисикава и тянется другой рукой к корзине с использованными фотопленками. Заметив это, Миясэ отталкивает Сасаду, поднимает за грудки Нисикаву и бьет его по левой щеке.
— Прекратите!
— Идите разбираться на улицу, «Компани»!..
Вдруг раздается резкий стук — это мужчина с бритой головой из религиозной газеты стучит своим посохом по столу для высокой печати. Взгляды всех устремляются в его сторону, а он, убедившись в эффекте своего поступка, молча ставит трость на прежнее место и возвращается к прерванной работе.
Вмешательство коллеги из другой газеты отрезвляет Миясэ. Он ослабил хватку, а Нисикава вырывается из рук Миясэ и, поправляя одежду, нервно поводит плечами. У него красное лицо, из левой ноздри идет кровь.
— …Извините!
Щелкнув языком от досады, разозлившийся Нисикава толкает Миясэ в грудь.
— …Извините, — согнувшись в половину своего высокого роста и низко опустив голову, Миясэ извиняется перед всеми свидетелями этой сцены.
Люди возвращаются к своим рабочим местам. Глядя им вслед, Миясэ еще несколько раз кланяется. Кругом виноват… С каждым поклоном ему все больше хочется превратиться в бессловесную глыбу.
Перед его глазами дешевый линолеум с незамысловатым узором. То здесь, то там видны следы от сигарет, блестят полоски, оставленные чьей-то обувью. Не поднимая глаз, Миясэ чувствует, что работа типографии возвращается в привычное русло. Кровь приливает к голове, но Миясэ ничего не замечает. Ему кажется, что под линолеумом в бетонном полу прямо под ногами есть дыра, где с ужасной скоростью вращаются лопасти огромного миксера. Любой человек может попасть туда. И он заглянул в эту дыру…
А может быть, ничего особенного и не случилось?
Расставание с Тамаки, уход из редакции, биржа труда, выброшен на улицу…
Наконец Миясэ поднимает голову, окружающее видится как в тумане, еле-еле он поднимается по лестнице на четвертый этаж в корректорскую. В углу у стены сидит Савамура, скрестив руки на груди. Он, наверное, все видел от начала и до конца. Миясэ молча проходит мимо него, не поднимая глаз, и слышит себе в спину:
— Миясэ… Ты уволен. Иди ко мне…
Перед глазами Миясэ улыбается лицо Тамаки.
Приехав после работы на их квартиру в Готанде, Миясэ повесил на лампу дневного света купленный по дороге абажур. Он был обтянут материей цвета слоновой кости и не очень пришелся по душе Миясэ, ему больше нравились металлические колпаки. Он повернул выключатель, и освещаемая прежде лишь лампой над мойкой комната озарилась ярким светом.
В черном стекле балконной двери появилась фигура высокого мужчины и следы от пальцев — одни длинные, как паучьи ножки, другие, оставленные изящной женской ручкой.
Миясэ достает сигареты из кармана пиджака, закуривает и бросает пиджак на пол. В раковине мойки виден замысловатый узор высохшего моющего средства.
— Смотри… Я делаю первый шаг, — бормочет Миясэ, пожевывая фильтр сигареты.
— Лучше исходить не из любви, а из ненависти, так практичнее…
Зажав сигарету между большим и указательным пальцами, Миясэ выпускает клуб дыма. Его лицо в отражении балконной двери заслоняется белым облаком — совсем как на обложке третьесортного американского фильма или на картинах Магритта[22].
Миясэ засучивает рукава белой сорочки и начинает рыться в большом полиэтиленовом пакете. Из его недр появляются полотенца, натирка для пола, спирт… Конечно, это нельзя назвать первым шагом. Внешне здесь содержится некий намек Тамаки, на самом же деле он прекрасно сознает, что это порыв отчаяния, ведущий к самоуничтожению. Вне зависимости от того, будет ли с ним Тамаки или нет, Миясэ понимал: все идет к тому, что в конце концов обнаружится — семейная жизнь не для него. И поэтому решил действовать от противного, другими словами, употребить все силы на приготовления к свадьбе, приближая тем самым трагический финал.
Вот вернется Тамаки и не поверит своим глазам: пол в жилой комнате натерт до блеска, кругом чистота, на столе лежат отпечатанные свадебные приглашения, на кровати растянулась уже приученная к туалету ангорка. А сам я в зависимости от настроения возьму и улизну…
Не хочу говорить и не буду — так, кажется, или — о чем ты думал, когда занимался дрочкой в туалете?
— Пока ты шлялась по Кобе или еще незнамо где, я-то вон какой марафет навел, вот до чего опустился, — продолжая бубнить нечто подобное, Миясэ все роется в пакете, вдруг его внимание привлекает распухшая правая рука.
