Пауза.
— Да пошла ты, — фыркает Марта, лишь на три четверти по-дружески.
— Извини.
Пауза.
— У тебя все в порядке?
— Извини, — повторяет мама.
— Не в порядке, значит.
— Черт.
— Да ничего. В чем дело?
— Да обычное дерьмо.
— Что за дерьмо? Мама понижает голос:
— Да Оливер опять ведет себя… как Оливер.
Я кручусь на кресле и смотрю в потолок. Оливер опять ведет себя как Оливер, который ведет себя Оливер. Я вдруг осознаю грань между самим собой и тем, каким меня видят окружающие. Кто бы выиграл, если бы мы затеяли бороться на кулаках? Кто из нас симпатичнее? У кого выше IQ?
— И это все? — спрашивает Марта.
— Да, в остальном порядок, — отвечает мама.
— Ллойд все еще принимает?..
— Разве я тебе говорила?
— Конечно.
— Хм.
— Ты вроде говорила, что Ллойду получше.
— Да, но он считает, что это из-за таблеток, когда чувствует себя хорошо.
— О!
— Он говорит: «Я хочу быть или счастливым, или несчастным, что-нибудь одно».
Или моя мама, или Марта нечаянно нажимают какую-то кнопочку, думаю, «звездочку», и в трубке раздается короткий «бип», как в телешоу, когда кто-то дает неправильный ответ.
— Ой. Алло? — говорит Марта.
— Я здесь, — успокаивает ее мама.
— Ну так…
— Ну давай, — меняет тему разговора мама, — расскажи-ка про Куффи.
— Куфри, — поправляет Марта.
— Грязные подробности, — мама пытается сделать заинтересованный голос.
Пауза.
— Пока не забыла, — замечает Марта, — я вчера прочитала статью в газете, и там говорилось, что действие антидепрессантов больше, чем других лекарств, зависит от веры пациента в их эффективность.
— Хмм.
— Ты разговаривала с тем гомеопатом с родительского собрания?
— С кем?
— Не могла же ты его не увидеть! Дэйфидд. Серебряный лис. Он интересовался школьными обедами для детей с лактозонепереносимостью.
— Ах этот Дэйфидд.
— Дорогая, у тебя расстроенный голос.
— Потому что я расстроена, — объясняет мама.
Пауза.
— От Грэма больше ничего не слышно?
Понятия не имею, кто такой Грэм.
— Он приедет в следующем месяце. Подыскивает дом в Гоуэре.
— Ничего себе!
— Мы скоро обедаем во «Вриндаване».
— А, — говорит Марта, — он все еще не переболел этой чушью?
«Вриндаван» — это кришнаитское кафе.
— Угу, — отвечает мама.
Я записываю на листке бумаги: «Кто такой Грэм? (Хиппи нельзя верить)», — и кладу его в карман джинсов, предназначенный для презервативов.
— А что Ллойд думает? — интересуется Марта.
— Говорит, надо пойти и встретиться с ним.
— Ну и хорошо.
— Угу.
Дверь кабинета со скрипом открывается. Я оборачиваюсь. В дверях стоит отец. Его очки в кармане рубашки. Мамин голос звучит из громкоговорителя:
— Грэм пока живет в хижине в Брекон-Биконс.
Папа прищуривается, точно не понимает, я это говорю или не я. Я стремительно тянусь к кнопке громкоговорителя, но по ошибке нажимаю повторный набор. Раздается очередь быстрых мелодичных сигналов. Продолжаю барабанить по клавиатуре, пока громкоговоритель наконец не выключается. У папы при этом заинтересованное, расслабленное лицо, какое бывает, когда он слушает классическую музыку.
— Привет, пап, — говорю я.
Кажется, он не злится.
— Привет, Олли, — говорит отец.
Я встаю. Его глаза как будто ничего не видят. Я должен что-нибудь сказать.
— Пап, ты знал, что ярмарка в городе? Там чертово колесо, карусель и еще куча смешных и прикольных аттракционов. Может, сходим?
— Да, кажется, неплохо, — он кивает. — Пойдем сейчас?
— Да, — отвечаю я.
— Ладно, только ботинки надену.
Я опускаю глаза. Папа стоит босиком. На его больших пальцах пучки волос.
Бегу в свою комнату. Во имя науки и семьи принимаю четыре его таблетки и запиваю остатками черно-смородинового сока, налитого еще вчера. Спускаюсь вниз. Мама все еще говорит по телефону. Отец пишет записку и кладет ее на телефонный столик в прихожей.
Дж.!
Повел Олли на ярмарку.:)
Целую, Ллойд
Темнеет. Мы паркуемся на гравийной дорожке. Слышу визги и истеричный смех с аттракциона «Терминатор». Музыка — веселый хардкор.
Эбби Кинг очень любит веселый хардкор. По ее словам, хардкор — это музыка между 160 и 180 ударами в минуту. Когда я слышу такую музыку, раздающуюся из ее наушников на автобусной остановке, это похоже на стрекот от вторжения саранчи. У Эбби коллекция из десяти альбомов — всего восемнадцать часов — под названием «Дримскейп 21». У нее также есть черная дутая куртка — такую все мечтают иметь, — где на спине выпуклыми буквами написано «Дримскейп». Иногда по понедельникам, когда под ее глазами коричневые синяки, она ходит в этой куртке на всех уроках и отказывается снимать.
Папа идет, к киоскам, и его лицо от огней аттракционов попеременно становится то зеленым, то красным.
Ярмарка совсем рядом с Мамблз-роуд. Мимо проносятся машины, что усиливает чувство радостного волнения. Сначала заходим посмотреть на гонки электрических машинок. Музыка надрывается в крошечных динамиках: удары большого барабана на фоне помех.
— Эта музыка называется веселый хардкор, подбадриваю я папу.
Он наблюдает за длинными снопами искр, отлетающими от потолка из металлической сетки. Две машинки сталкиваются лбами. Ребята на сиденьях подпрыгивают и смеются, откидывая головы.
— Хочешь попробовать? — спрашивает папа, склоняюсь к моему уху.
— Нет, я хочу на «Орбиту».
Я показываю на самый дальний край площадки. «Орбита» двигается медленно: людей еще только усаживают в кабинки.
— Ну иди, — говорит он и двигается с места.
— А ты со мной не хочешь, пап?
— Ммм… давай сначала отправим тебя и проверим, безопасно ли это.
Я доволен. Папа уже почти шутит.
Подходим к кассе. За прилавком сидит мужичок с серым лицом, а перед ним — кучки монет по десять. Папа протягивает мне пригоршню мелочи. Я выуживаю фунт и кидаю в мышиную норку в пластиковом окошке. Кассир молча кладет мой фунт в стопочку. Я поднимаю голову и вижу разноцветные лампочки на осях колеса; они образуют мигающие спирали, паутинки и лопасти, как подсветка игровых автоматов.
