И это празднество подозрений вылилось однажды в то, что Йери спросила меня:
— Кстати, послушай, ты мне верен?
Это единственный из всех возможных вопросов, даже не заслуживающий усилий на то, чтоб поддерживать в воздухе его наставительные вопросительные знаки, потому что любой ответ всегда будет не только фальшивым, но он будет неверностью в себе:
— Видишь ли, Йери, если я скажу тебе «да», ты подумаешь, что я лгу тебе. Если я скажу тебе «нет», ты рассердишься. А если я расскажу тебе правду, ты проведешь остаток своей жизни, пытаясь забыть мой ответ.
(Так я ей ответил. Да, есть некоторое преимущество в том, чтоб быть учеником Шопенгауэра.)
Йери неподвижно поглядела на меня своими фиалковым глазами, а потом выпалила сухо:
— Я поняла тебя, — хотя правда состояла в том, что даже я сам не понимал того, что только что ответил ей. — Я отлично тебя понимаю.
И это, в общем, не было хорошо для нас. (Снова слова, зловещие слова — риторическая ловушка для любовников, как мышеловка. Иногда слова могут задушить.)
— Ты трахаешься с Белен, Йереми? Ты трахаешься с Белен? — спросила меня Йери на другой день за ужином, изображая спокойствие, словно вознамерилась дать мне понять, что утвердительный ответ приведет ее в отличное состояние духа. — Ты трахаешься с ней, нет?
Прежде всего позвольте мне познакомить вас с Белен: тридцать шесть лет, тридцать пять килограммов весу — почти по килограмму на год. Белен очень нравится ложиться в постель с мужчинами, но я никогда не спал с ней, потому что наша незаинтересованность в этом вопросе взаимна, хотя мы хорошо относимся друг у другу, нравимся друг другу, часто болтаем между собой, и однажды она мне подрочила.
(—?)
(Да, один-единственный раз, в туалете.) (Ведь не все в жизни возвышенно.) (Никоим образом.)
Какое-то время, когда у нее все шло наперекосяк, Белен звонила мне домой, всегда по какой-нибудь особенной причине: когда ей хотелось покончить с собой или что-то вроде того, и Йери, несмотря на мои объяснения, пришла к заключению, что Белен — это что-то вроде Маты Хари. Однако Белен далеко до этого, она — уборщица в комиссариате, однажды у нее был парень, за которого она собиралась замуж, но он пропал в самый последний момент с деньгами, что они скопили.
— Если хочешь, мы найдем его, бросим на несколько дней в камеру и попугаем, — говорили мы ей все в один голос, потому что все мы в комиссариате испытываем симпатию к Белен, хотя никто из нас никогда не собирался переспать с ней, а это многого стоит, потому что некоторые мои коллеги трахнули бы и комиссара, если б он пришел однажды на работу с побритыми ногами.
— Хочешь, мы найдем этого пса?
Но Белен сказала нам, что нет, что не стоит, что он, вероятно, потерялся где-нибудь на земле, может быть, на Ибице, потому что его голубой мечтой всегда было поехать туда работать официантом. (Для всего есть голубая мечта.)
— Ибица — это точка на карте, Белен. Мы там можем его вмиг выследить и сказать нашим товарищам, чтоб они ему уши оборвали — или все, что ты нам велишь.
Но Белен — единственный человек во всем комиссариате, у которого нет своего рода красного червяка вместо сердца.
Один раз в месяц — ведь зарплата не дает ей возможности для вакханалий — Белен тщательно моется и нанимает одного из жиголо, обретающихся в баре «Анубис».
— Сегодня у меня праздник, — сообщает нам Белен с улыбкой смертного греха, сияя от пламени своих эстрогенов.
Так вот, будучи полицейским, отлично знаешь, как ведут себя жиголо, особенно если клиентка — женщина рахитичная, беспомощная и искренняя, хотя и жаждущая, чтобы ей задали жару со всех сторон. Так что, когда у Белен наступает ее личный праздник, я делаю все возможное, чтобы пойти к ней домой, и жду в гостиной, пока все закончится, в течение получаса анализируя глубинные «почему» ее ваз, сделанных под нефрит, и вязанных крючком салфеток, читая журналы о портативных принцессах и сумасшедших актрисах, пока жиголо не закончит свое дело. Когда жиголо выходит, я заглядываю в спальню и спрашиваю Белен:
— Ну, как все прошло?
И она, закутанная в простыни по самую шею, с выражением мечтательной сонливости во взгляде, под защитой огромной гравюры фиглярствующего израильтянина, всегда отвечает мне, что хорошо, целует меня, и я ухожу до следующего раза.
(— Веди себя хорошо с клиентками, приятель, если не хочешь, чтоб однажды нам пришлось покалечить тебе рабочий инструмент дверцей машины, — обычно говорю я жиголо, когда спускаюсь с кем-нибудь из них по лестнице, скорее из педагогического рвения перипапетического ментора, чем из полицейской склонности к угрозам.)
— Лучше скажи мне, Йереми. Ничего странного тут абсолютно нет. Это просто любопытство: ты спишь с Белен?
(В общем…)
Когда я был с Йери, то раскаивался в том, что некоторое время назад был с Ольгой, а выходя из маленькой квартирки Ольги, раскаивался, что вышел оттуда, чтобы, в силу необходимости, соединиться с Йери, и это не мешало мне также раскаиваться в том, что я столь мучаюсь чувством вины в этой карусели раскаяний, противоречащих друг другу. (Дело в том, что раскаяния не нейтрализуют друг друга, а скапливаются вместе, потому что они — сектанты.)
В общем, я встречался с Ольгой примерно год с небольшим, до тех пор пока она не завела себе парня, которому хотела хранить верность, причем причины этого явления она сама до конца не понимала. По сути, этот разрыв принес мне облегчение, хотя, признаюсь, я полюбил свой тайный опыт: как я приходил в ее дом, слушал, как она раздевается в ванной, как она мочится, представлял себе, какие мысли проносятся в ее голове в тот момент, когда она выбирает, чтобы удивить меня, что-нибудь новенькое из белья… Потому что у Ольги был полный комод белья, всевозможных моделей и цветов, хотя ей непросто было искать на рынке одежду по размеру, ведь девочки школьного возраста обычно не тратят много денег на траурно прозрачные трусики-танга, на чулки с геометрическим плетением, на маленькие лифы, на эфирные пояса для чулок с магической проволокой и пенистыми кружевами… (Не многие девочки располагают для этого достаточной суммой денег, и производители это отлично знают). У Ольги также были костюмы. Много. Ангела, укротительницы, прислужницы Дракулы… Она шила их сама в долгие вечера раздумий над тайнами желания и жизни вообще, после того как уходила из банка, где работала кассиром. В общем, Ольга знала.
— Что, черт возьми, знала Ольга? — спросите вы.
Так вот, то, что сексуальность — это, по сути, представление, театрик одержимых желанием кукол, экран с китайскими тенями, кукольный театр похитителей тел. Потому что, когда мы молоды, нам нравится ложиться в постель с другим человеком голыми. Все люди — тела. Тела, полностью голые, трущиеся друг о друга. (Это многого стоит, разве нет?) Но, начиная с определенного возраста, если ложишься в постель полностью голым с другим человеком, который, по странности, тоже полностью гол, ты рискуешь в конце концов почувствовать себя ощипанным петухом, обнимающим вареную курицу.
