Что ж, изменилась, значит? Разумеется, изменилась, за шестнадцать-то лет! Может быть, потолстела. Или подурнела? Да нет, не могла она…
Сверкающий черный лимузин въехал во внутренний двор. Из него выбрался шофер и открыл заднюю дверь.
Вышла Мария. У Фрэнка участилось дыхание.
К ней навстречу тут же пошли президент колледжа с супругой, оживленно заговорили. Фрэнк держался сзади, впитывал ее присутствие. Мария оказалась совершенно не толстой: гибкую фигуру элегантно облегали черные брюки и бежевая блузка под светло-коричневым жакетом. Через руку перекинут белый шерстяной свитерок. Остроконечные туфли из телячьей кожи, в тон бежевой блузке. Волосы светлые, довольно коротко стриженные. Еще он увидел, что на ней немало украшений – на правом запястье несколько браслетов, на левом часики с брильянтами. И на указательном пальце левой руки кольцо с темно-синим сапфиром.
Косметики вроде бы нет. Глаза карие, им явно не хватало небольших очков без оправы. Маленький рот. До чего же она удивительно, неповторимо, искусно, неброско прекрасна, подумал Фрэнк.
Вот так потрясение: увидеть перед собой ту самую женщину, с которой уже лет шестнадцать он время от времени переписывался, которая делилась с ним своими неудачами и достижениями. В ошеломлении он все же не смог не заметить с известным ехидством, что президент колледжа, известный своими неистовыми социалистическими взглядами, вдруг не раз и не два почтительно обратился к ней «графиня».
– Прошу прощения, что так рано приехала, – сказала она Джону Уэстолу.
– Для вас, графиня, ничто не рано, – галантно возразил поэт.
Ну вот, полюбуйтесь, и этот туда же: графиня, графиня, подумал Фрэнк. Но вот она и ему пожимает руку, улыбается:
– Что, Фрэнк, мы оба немного возмужали?
– Смею надеяться, не стали мудрее.
И они с полуулыбкой на устах посмотрели друг другу в глаза, ничего больше не говоря. И снова он почувствовал это непрошеное полное взаимопонимание, эту эмпатию, которую, он был уверен, испытывала и она.
Сидней Бэррэклоу вызвал носильщика, чтобы он доставил в номер внушительный багаж Марии, и попросил Мартинсона:
– Фрэнк, не откажитесь проводить графиню до ее номера.
Когда вещи были водружены на пристенный столик, Мария стала бродить по номеру, разглядывая все вокруг, будто ее это и впрямь сильно интересовало. Выглянула из окна на озеро, где плавали два лебедя, и на реку Червелл, и на луга за нею. Потом наконец повернулась к нему. Хотя во взгляде ее сквозило известное смущение, говорила она совершенно прямо:
– Фрэнк, дорогой, я тебе стольким обязана, ты даже представить себе не можешь!
Говорила она тихо, он уже забыл ее голос. Английский у нее был практически без акцента.
– Ты была частью моей жизни все эти годы, – отозвался он, совершенно сбитый с толку самим фактом ее присутствия. – Все эти годы, хотя мы с тобой так ни разу и не встретились.
– А ты был частью моей жизни, – сказала она, – несмотря на мое замужество. Да, я могу так сказать. Ты ведь знаешь, у меня есть дочь, ей уже восемь.
– Знаю, знаю. Как она? Ты, значит, все еще замужем за графом?
– Да-да, все еще за Альфредо. А как твоя леди Аннет?
– О, она уже давно окрутила другого. Он редактор в журнале, Жорж де ла Туш. Только что выиграл в Верховном суде дело о якобы клевете. Почему ты вышла за Альфредо? Могу я спросить?
– Да я и сама себя спрашиваю, – отвечала она, глядя на ковер. Фрэнк видел только ее пробор. – Альфредо меня не пугал. И потом, не могу не признаться, его титул сыграл роль. И палаццо. Все это давало какое-то ощущение стабильности, защищенности. Я же все эти годы думала, что вот-вот умру.
– Из-за рака груди?
– Ах, давай не будем об этом! Лучше скажи, мой дорогой Фрэнк, как тебе этот Вулфсон-колледж, по сердцу?
Они разговаривали, и Фрэнк чувствовал, что на том самом месте, где стоял он сейчас, находится призрак – он сам, некто по имени Фрэнк Мартинсон, который уже много лет прожил с этой замечательной женщиной в ее родном городе Риме и у которого с нею была дочь. Эта призрачная жизнь представлялась ему куда реальнее, нежели прожитая на самом деле.
И, взявшись за руки, они разговаривали, даже не вслушиваясь в произносимые слова. И, видимо, все ближе придвигались друг к другу, но тут в дверь постучали. Оба крикнули: «Войдите!» В дверях стоял поэт Джон Уэстол, улыбчивый, безукоризненный, совершенно не нужный здесь – он явился, чтобы объявить: в общей зале для выпускников уже подали напитки, если графиня пожелает ко всем присоединиться.
Потом они обменивались вежливыми фразами с руководством колледжа, разглядывали бюст основателя, сэра Исайи Берлина.[21]Через полчаса Мария попросила Фрэнка показать ей Оксфорд – все равно ее лекция назначена только на восемь вечера.
– Может, и мне с вами пойти, а, Фрэнк? – предложил Джон. – Я-то знаю Оксфорд как свои пять пальцев.
Фрэнк заметил, что поэт при этом шаловливо подмигнул ему одним глазом.
– Да я, пожалуй, справлюсь. Крайст-Чёрч, Новый колледж, Магдален-колледж с колокольней… Заблудиться невозможно, Джон, но за предложение спасибо.
Еще через полчаса Мария и Фрэнк оказались у портала кафе «Королевский шик» – они решили выпить капуччино. Посторонились, потому что навстречу им выходила пара.
– Забавно, – сказал Фрэнк, когда они усаживались за столик для двоих. – Вон тот человек тоже из Хэмпден-Феррерса. Его зовут Боксбаум.
Они заказали кофе, и Мария заговорила о том, как нашли «Ледяного человека» Этци – так прозвали мумифицированное тело, найденное не так давно на леднике в Итальянских Альпах. Двенадцать тысяч футов, на пике Симилаун, тело этого человека сохранялось целых пять тысяч триста лет!
– Этци – идеальное связующее звено между нами и нашими предками из каменного века, – сказала Мария.
Шестнадцать лет назад она встретилась в Сан-Марино с Фрэнком, и это побудило ее заняться археологией. Он помнил, как она выбирала специализацию, как получила научное звание. Потом отправилась на раскопки в Тоскану, однако там ей было ужасно скучно, пока одна телевизионная группа случайно не пригласила ее рассказать перед камерой про эти раскопки и про разного рода археологические трудности. Так Мария попала на телевидение и с тех пор преуспевала в роли одной из звезд «РАЙ-ТВ».
– Этци до сих пор у меня перед глазами, – сказала Мария. – Лежит на столе в лаборатории в Больцано, так давно уже мертв, но все равно – какое внушительное зрелище! Я вечно думаю о смерти. – Фрэнк взял ее изящную руку в свои. – Я так боюсь смерти, – продолжала она. – Она – моя тень. И это существо, этот несчастный человек – столько веков прошло, а по-прежнему не погребен…
