10 июля 1939 года, Берлин
Он все-таки уснул. Пока они ехали на машине, Торопов сидел, забившись в угол заднего сиденья и, зажмурившись, уговаривал себя, что ничего не произошло. Ничего. Он не переместился во времени, нет. Не переместился, потому что это невозможно в принципе. Что бы там ни писали фантасты – невозможно! Именно потому, что об этом пишут все кому не лень. Сколько раз он читал о том, что путешествие во времени невозможно… Пусть даже из-за движения планет и звезд невозможно, одного этого достаточно, чтобы поставить на путешествиях во времени жирный черный крест.
Земля вращается вокруг Солнца, оно – вокруг центра Галактики, Галактика тоже не стоит на месте, и даже если кто-то сумеет придумать способ переместиться на… пусть даже на одну минуту, то путешественник окажется в космосе. В безвоздушном, мать его, пространстве, и лопнет, как надутый воздухом пузырь.
Торопов читал об этом и хорошо помнит. Точные и естественные науки ему не давались со школы, какие-нибудь теоретические выкладки из статьи по физике он бы не запомнил, а вот эта картинка с лопающимся в безвоздушном пространстве человечком засела у него в голове намертво. Путешествие невозможно. И все тут.
Это такой литературный прием, как вся книжная ерунда о «попаданцах». Это метод, позволяющий столкнуть настоящее с прошлым, обнародовать свой взгляд на историю, продемонстрировать свою крутизну, компенсировать осознанную неполноценность… Торопов, бывало, любил поболтать с коллегами об этом, но, естественно, в очень узком кругу, а при посторонних свидетелях, на сайте, на форумах, в своих статьях, он, конечно, именовал это патриотизмом, отданием долга отцам-дедам…
Его просто вырубили. Ударили по голове. Такое бывает, человек, теряющий сознание, может не помнить самого момента удара и падения. Приходит в себя уже только после того, как его подняли на ноги.
Его ударили…
Торопов даже осторожно ощупал голову, от лба до затылка. Ощупал и ничего не обнаружил, кроме легкой болезненной припухлости. Это он заработал, когда его вытаскивали из машины. Но ударить его могли и несильно. Как там в кунг-фу и карате… По специальным точкам. Гестаповцы знали кунг-фу и карате?
Идиот, обругал себя Торопов. Если путешествие во времени невозможно, то это никакие не гестаповцы. Это сволочи, ряженые, разыгрывающие дикий спектакль для того, чтобы… А для чего?
Несколько раз Торопов примеривался к этому вопросу, с разных сторон подходил и каждый раз останавливался, не находя вразумительного ответа.
Машина выехала из лесу на трассу и, прибавив скорости, понеслась к городу. К Уфе, напомнил себе Торопов. Не к какому-то абстрактному городу, а к Уфе. К ночной Уфе, вон, над деревьями видно зарево, отблеск городских огней. Куда еще они могли его повезти?
Ведь путешествие во времени невозможно…
Заткнись, приказал себе Торопов. Не зацикливайся на этом путешествии во времени. Просто имей в виду, что оно невозможно, и все. И думай только о том, зачем эти мерзавцы все затеяли.
Съемки для Ютуба с целью компрометации? Да ради бога! Пусть делают все, что хотят. Пусть выставляют запись его допроса, того, как он называл Гитлера фюрером и спасал тому жизнь. Наплевать! Пусть даже изобьют Торопова… даже, может быть, руку сломают – пусть. Лишь бы все это закончилось. Лишь бы его отпустили, так или иначе.
Живым.
В его времени. Не в тридцать девятом году прошлого века, а…
Идиот, идиот, идиот! Нет никакого тридцать девятого года. Нет! Он прошел и исчез, испарился, рассыпался в пыль… в пыль веков рассыпался, и ветром его развеяло…
Но машина была старой. В смысле – раритетным аппаратом. Звезды отражались в ее полированном кузове, и пахло внутри новой кожей и сладковатым табаком. Торопов катался несколько раз в восстановленных машинах, в том числе и немецких. В них пахло краской, машинным маслом, почему-то окалиной – запахом старой, очень старой машины, а эта…
Хорошо хранилась, быстро подсказал сам себе Торопов. Стояла в теплом сухом гараже. Ее не реставрировали, не восстанавливали из ржавых деталей. Просто хорошо берегли. Потому она и производит впечатление новой.
А еще дорога…
Торопов не успел одернуть себя. Не сразу сообразил, что идет машина так ровно, плавно и без толчков вовсе не потому, что у нее особая подвеска, а потому, что дорога под ней гладкая, без ям и ухабов. А когда опомнился, пришлось придумывать объяснение.
Ну… Ну, знают эти подонки, этот Пауль знает, где есть возле Уфы нормальные дороги. Специально свернул на такую, чтобы Торопов забеспокоился. Специально… Они ведь знают, что Торопов – очень внимательный к деталям человек. Не могут не знать, они ведь читали его статьи, его посты на форуме… Это такая ловушка для умного человека. Ведь есть в России хорошие дороги! Есть…
Машина въехала в пригород, за окном мелькали небольшие домики в один-два этажа. Очень германские на вид. Черепичные крыши, невысокие каменные ограды, некоторые – с коваными решетками. Постриженные кусты.
Торопов не знал такого района в Уфе. Но это ничего не значило. Ровным счетом ничего. Он же не в каждом дворе был. Не в каждом районе. Мало ли что понастроили нувориши? Это ничего не значит.
Минут через десять машина остановилась. Краузе, сидевший на переднем сиденье возле водителя, выбрался наружу, подошел к воротам, освещенным фарами, и раздвинул створки. Подождал, пока Пауль загонит автомобиль во двор. Закрыл ворота.
– Прошу, – сказал Нойманн, когда Краузе открыл заднюю дверцу машины. – Выходите, товарищ Торопов. Приехали.
