23 июля 1939 года, Берлин
– Всеволод Залесский, – сказал Игрок.
На веранде ресторана было шумно, и Орлов не разобрал, что именно сказал Игрок.
– Что? – переспросил Орлов.
– Я говорю, – чуть повысив голос, повторил Игрок, – Всеволод Залесский. Всеволод Александрович, если хотите…
Игрок поднес к губам бокал, сделал глоток, с видимым удовольствием опустил веки.
– Обожаю немецкое вино. – Игрок открыл глаза и вздохнул. – Понимаю, что это звучит как извращение, но предпочитаю его французским, итальянским и прочим винам – нынешним, прошлым и будущим. А вы?
– Я равнодушен к алкоголю, – сказал Орлов. – Не получаю удовольствия ни от процесса потребления, ни от результата. Вот, как от нашего с вами разговора…
Орлов налил себе в стакан сок из запотевшего кувшина.
– А мне казалось, что разговор коснулся, наконец, интересной для вас темы, – тонко улыбнулся Игрок. – Вы так заботитесь об этом туповатом мальчишке…
– Но ведь это вы предложили использовать его, – напомнил Орлов.
Ему не нравился разговор, да и собеседник, если честно, не нравился. Но больше всего не нравилось то, что от Орлова в этом случае вообще ничего не зависело. Игрок решил, что им нужно пообщаться именно в этом месте, именно в этом времени. И это значило, что так оно и будет.
Игрок умел настоять на своем.
– Да, – кивнул Игрок, – предложил я. И вы не станете отрицать, что выбор оказался более чем удачный – мальчик без всякой информации, неспособный рассказать даже при допросе чего-либо существенного… И приносящий пользу только своим существованием. Карта полезная, но не обременительная. Это уж вы, Даниил Ефимович, все усложнили… Мы ведь как договаривались с вами изначально? Мальчик попадает в прошлое сразу пред ясные очи комиссара Корелина. Из холодного января две тысячи одиннадцатого в жаркое лето сорок первого. Так?
Орлов не счел нужным отвечать.
– Так, Даниил Ефимович, так. Я вам указал на «воронку», которая вела из Харькова две тысячи одиннадцатого к Москве сорок первого. Паренек, почти близнец пропавшего сына комиссара Корелина, в необычной одежде, со странными знаниями в голове, наверняка привлек бы внимание Комиссара и уважаемого Евграфа Павловича. Все просто, рационально и надежно. Но вы, Даниил Ефимович, не ищете легких путей… – Игрок снова отпил вина и снова сделал паузу, наслаждаясь вкусом напитка. – Да, не ищете… Зачем вы устроили это потрясающее испытание – голый юноша посреди степи, реальная угроза его жизни, путешествие по немецким тылам, перестрелки и все такое?.. Стали играть перед ним роль командира Красной Армии… Зачем?
Орлов еле заметно пожал плечами.
– Я настаиваю на вашем активном участии в разговоре, – сказал раздраженно Игрок. – Это невежливо, в конце концов. Я хочу услышать от вас, наконец, внятный ответ – почему вы не убрали эту карту со стола? Не сбросили ее в отбой? Чего проще, даже в вашем варианте, встретиться с Комиссаром и стариком, предъявить им свои возможности и намерения, а потом… Вы же выходили вместе с Залесским из дому, сами попросили его вас проводить. Я думал, что там, в подъезде, вы его и оставите… Или где-то по дороге. Вы ведь ловко работаете ножом, я знаю. Да и голыми руками вы бы прекрасно справились… Но вы его отпустили, позволили остаться в живых, даже собирались его тащить на Базу после залпа реактивных минометов… Зачем?
Орлов остановил проходившего мимо официанта и попросил принести мясо.
– Вы проголодались, – участливо улыбнулся Игрок. – Вам нужно подкрепиться… И кстати, у вас неплохой немецкий, почти как настоящий… Вы ведь бывали в Германии в той своей жизни, до нашей встречи.
– Неоднократно. Последний раз – в восемнадцатом. Как раз местные красные перестреливались на улицах с местными белыми.
– Да-да, я тоже в это время здесь бывал… Я вообще люблю Берлин, особенно почему-то лето тридцать девятого… К сожалению, не могу бывать здесь слишком часто, вы меня понимаете? Приходится все время менять место прогулок и маршруты передвижения, чтобы не встретиться с самим собой или не оказаться вдруг за соседними столиками… – Игрок вздохнул. – Это как иметь последнюю бутылку любимого вина, понимать, что рано или поздно оно закончится, позволять себе сделать очередной глоток и с ужасом смотреть, как уровень в бутылке все понижается и понижается… Когда я гуляю по улицам предвоенного Берлина, то испытываю странное чувство… Вот люди вокруг меня – большинство из них очень скоро погибнет. Вот дома – многие из них будут разрушены, некоторые потом восстановят, но на месте многих просто разобьют «бомбен-парки», посадят на освободившейся территории деревья и цветы и будут делать вид, что так все и было изначально… Даже дух захватывает. Острее этого чувства для меня только то, что я испытал в Помпеях, за пару дней до катастрофы. Люди вокруг тебя еще живы, но… Когда-то давно… давно во всех отношениях, я любил заговорить с человеком за несколько минут до его неизбежной гибели. Художник рассказывал мне о своих планах, у него только что купили картину, заказали новую… Художник был счастлив, говорил о том, что напишет через год, через два, куда съездит за новыми впечатлениями… А жить ему оставалось пять минут, до поворота за угол. Его там встретили уличные грабители и зарезали за пустой кошелек… А как была восхищена и счастлива молодая пара, когда я подарил им билеты на «Титаник»!
Лицо Игрока вдруг превратилось в неподвижную маску, а глаза блеснули льдом.
– Значит, вы решили не отвечать на мои вопросы, господин Орлов… То есть вы считаете, что можете себе это позволить.
– Вы – сдаете карты, – тихо, но твердо произнес Орлов. – Вы об этом неоднократно говорили, это правило номер один нашего сотрудничества. Так?
– Так. И что?
– Вы карты сдаете, а я ими играю, уважаемый…
Что-то дрогнуло в лице Игрока, когда он услышал это «уважаемый», распознал оскорбительную, лениво-барскую интонацию.
– И я, не нарушая правил, могу сохранить жизнь Всеволоду Александровичу Залесскому. Могу оставить его в сорок первом, могу отправить его домой…
– Как он пожелает?
– Как он пожелает, – кивнул Орлов. – Вы установили такие правила и обещали мне, в обмен на мое честное слово, правила не нарушать. Не так?
